Двое парней были чертями из Пекельного мира, а двое из Навьего, но между собой, тем не менее, прекрасно уживались. Вчера они ввалились в квартиру первыми, нагруженные пакетами с продуктами и Настины подруги тут же принялись ими командовать. Я вышел из кабинета в коридор и старые друзья сразу же стали со мной здороваться, а также знакомить меня с её новыми знакомыми, которых вломилось в нашу квартиру три дюжины:

— Здрассь, дядь Серёж, знакомьтесь, это Лида, это Валера…

Я улыбался ребятам, время от времени приветствовал их взмахом руки, а они, дождавшись, когда их представят, тут же откочёвывали в Настюхин тусовочный зал — большую кухню, совмещённую с ещё более просторной столовой. Тотчас кто-то врубил музыку, на кухне загремели посудой девушки, но моя дочь в квартиру пока что не входила. Наверное, её кто-то задержал в холле на подходе к квартире. Помахав молодёжи рукой в последний раз, я вернулся в кабинет и задумался. Компания сегодня у дочери собралась очень уж шумная, но что самое пикантное, в неё затесался даже юный джин, хотя кто знает, сколько лет тому высокому, смуглому юноше, который представился мне Джабраилом? Джины, по слухам, существа практически вечные и весьма загадочные, но в том, что один из них решил заглянуть в гости к моей дочери, не было ничего страшного.

Сидор Семёнович, похожий на учителя Йоду, только с мохнатыми, кошачьими ногами, уже был во всеоружии. Он натянул на себя поверх холщовой рубахи кольчугу, вооружился мечом-кладенцом и ещё колдовским арбалетом, а воин он был знатный. Да и четверо чертей, которые мало того, что были Насте, как братья, так ещё и поклялись мне, что станут её телохранителями, тоже были боевые ребята, не говоря уже про трёх колдуний. Поэтому за дочь я мог не волноваться. Помнится, когда Настеньке было два годика, когда я возвращался с ночной охоты и падал на кровать одетым, доченька прибегала ко мне, садилась в изголовье и тихо играла в куклы, пока папа дрыхнет, а минут без пяти двенадцать начинала меня потихоньку будить. Как только я просыпался, мы тут же начинали беситься, прыгать на кровати и бегать по нашей старой квартире.

Эх, до чего же славные были те времена. В том смысле, что тогда я мог не спускать дочурку с рук целый день. После того, как Настюха набесится в волю, я сажал её на плечи, и мы шли на кухню, готовить обед. Я кормил дочку, ел сам, и мы отправлялись в Сокольники гулять. Хотя в этом парке и погибла Оля, я не возненавидел его. В то время я уже был волком и мог защитить дочь от кого угодно. Теперь же она сделалась красавицей и к тому же стала ершистой и колючей, словно ежик. А ещё ей понравилось шпынять меня и выговаривать мне за то, что я не женился во второй раз, что ничего не рассказываю ей о своей работе, нещадно критиковала за то, что я всегда одет в одну и ту же одежду и вообще высказывала столько претензий, словно я был десятилетним балбесом. Называть папулей она меня перестала и теперь именовала или предком, когда Настя была не в духе, или отцом, если ей вздумалось воспитывать меня и лишь изредка папой, когда дочери от меня что-то требовалось.