Триш вернулась, шурша пластиковым пакетом в одной руке, а другой прижимая к бедру Кимберли. Она передала пакет Лоренсу, который поблагодарил ее и начал класть в него кассеты.

— Иаа! — завизжала Кимберли, потом засмеялась.

Триш посмотрела на нее и беспокойно улыбнулась, приглаживая волосы девочки.

— Мы их вам сразу же вернем, — сказал Лоренс, нажимая кнопку на магнитофоне, который выплюнул последнюю кассету.

Он взял запись с женой Грэма и положил ее в пакет. Лоренс не смотрел на Триш, прощаясь с ними, но Хинкс коротко глянул на нее, оглядел ее тело так, что это не ускользнуло от внимания Грэма, и ему было очень приятно это наблюдать.

Когда они ушли, Триш в открытую разрыдалась. Она так старалась сдерживать свою обиду, пока в доме оставались полицейские, и теперь она хлынула наружу.

— Что ты сделала? — требовательно спросил Грэм.

Он свирепо посмотрел на свою жену, потом на Кимберли, которая хмурилась и смотрела на страдающее лицо матери, ее крохотное личико начало дрожать, а потом она тоже разразилась слезами.

Триш не ответила. Вместо этого она отвернулась от мужа и побежала вверх по лестнице.

— Я думаю, извинения были бы вполне уместны! — крикнул он ей вслед, думая о том, как мужчины в полицейском участке будут смотреть на его жену, передавать запись друг другу, может быть, даже перепишут. Это был для нее хороший урок. Она должна ему доверять. Без доверия их отношения ничего не стоят. Все теперь ее увидят. Голую. Как она того и заслуживает.

Импотенция Скайлера начала выводить Алексис из себя. Он так возбуждал ее своими прикосновениями и глубокими, чувственными поцелуями, что последующее разочарование ее подавляло. Хотя он руками доводил ее до оргазма, она страшно хотела чувствовать его внутри себя, заниматься с ним любовью.

— Что-то не так? — наконец пришлось спросить Алексис, когда она повернулась к нему и приподняла голову, оперев ее на руку.

Он лежал поверх ее смятых покрывал, глядя в потолок, и обернулся, чтобы посмотреть на нее.

— Все хорошо, — сказал он уверенным, благожелательным тоном, из-за которого у нее появилось чувство, будто он считает, что проблема у нее, а не у него. — В Испании все будет по-другому. Как только мы уедем из Нью-Йорка.

— В этом все дело? В Нью-Йорке?

Он тихо засмеялся. Нет. Он подумал о настоящей причине: отказ от кровавого прошлого не дает ему возможности действовать. Только насилие, воздаяние могли его возбудить. Но он не хотел обидеть Алексис, он не хотел быть с ней грубым ни на йоту, и, когда они занимались любовью, он не хотел закрывать глаза и представлять себе то, что сделал с другими. Он только хотел смотреть ей в глаза и возбуждаться от них, и он чувствовал это глубоко внутри себя, эту способность, но ее подавляло мертвое прошлое, прижимало весом тел и потребностью получить ее прощение и рассеять плотность воспоминаний.

— О чем ты думаешь? — спросила Алексис.

О честности, захотелось ему сказать.

— Скай?

И тогда он произнес слово вслух в надежде, что это поможет:

— О честности.

— А что ты думаешь о честности? — Она чуть пошевелилась.