«Может быть, она мстит мне сейчас за вегетарианский обед и такую же вегетариански-бессексуальную компанию?» — предположил писатель.

За что-то она ему непременно мстила. Или демонстрировала ему свою силу. Блондин вынул одну грудь Наташки из расстегнутого до талии комбинезона и поцеловал эту грудь. Она, блуждающе улыбаясь, издала нечистый стон. Надежда, женщина с зализанной прической, спрашивавшая писателя о Харькове, встала, обошла стол и, спустив с плеч Наташки комбинезон, стала целовать ее в шею, а рукой затеребила Наташкин сосок.

— Наташа у нас… чувствительная девушка, — чокнулся Дикий стаканом со стаканом писателя. В его интонации не содержалось ни тени иронии. Было уже привычное писателю шутовство. На несколько секунд, пока твердел Наташкин сосок под пальцами зализанной и звучали ее «А-ааа, ох… а-ааа..», писателю показалось, что сейчас он встанет и уйдет в черную калифорнийскую липкую ночь, чтобы никогда не вернуться. Однако кульминация свершилась, и напряжение, согласно всем сценическим правилам, стало спадать.

«Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал,» — радостно пел мертвый Высоцкий. Наташка и зализанная встали и ушли в ванную и чему-то смеялись оттуда. Зализанная вскоре вернулась и сказала, улыбаясь:

— Эдуард, можно вас на минутку? Наташа зовет вас.

«Приняли!» — подумал писатель с облегчением и, извинившись перед Диким, с которым он в этот момент беседовал о состоянии американского строительного бизнеса, ушел с зализанной.

Ему пришлось целоваться с женщинами. Дальше этого он не позволил себе зайти. Не потому, что не хотел, но потому, что боялся расширения круга участников. Почему-то ему не захотелось санкционировать доступность Наташки для других мужчин. Плюс, он откровенно побоялся, что будучи не в форме, тяжело простуженный, выступит хуже других самцов.

«Странно, — удивился он, — я все же забочусь о своей репутации».

Еще недавно писатель преспокойно погружался в подобные ситуации с головой, нимало не заботясь о том, что подумают другие, и клал свою руку туда, куда хотел. Но и в этом прошлом «еще недавно» он никогда не занимался такими делами с русскими. Потому что предпочитал анонимность. Русские не могли гарантировать ему анонимность.

Получалось, что он забирал ее из порно-гетто. Разумеется, доказательств у него не было. Но их движения, детали поведения, их вспыхивающие у него на глазах столкновения, их мгновенные прикосновения друг к другу указывали на куда большую, чем нормально принятая, степень интимности. Писатель находился, без сомнения, в давно сложившейся сексуальной группе, в которой Наташка — самая чувствительная, самая красивая и всегда, очевидно, самая пьяная, играла главную роль. Вне сомнения, мужчины предпочитали ее и совокуплялись с ней чаще. Нельзя сказать, что это умозаключение обрадовало писателя. Он тотчас же с облегчением вспомнил, что у него нет доказательств.

После поцелуев втроем он и Наташа оказались в душе. Глядя на прильнувшие к черепу волосы, сделавшие вдруг пухло-детским ее лицо, а глаза и губы очень большими, ему вдруг захотелось вымыть ее. Он взял зеленый кругляш мыла и стал обмазывать тонкие плечи, выходящие дополнительными как бы экстра-кусочками, треугольничками кости, далеко в стороны от торса, а уж с этих экстра-кусочков свисали Наташкины руки. Полупьяный писатель расчувствовался, и у него защипало в глазах. Хорошо, что на них было много воды, а то она могла бы подумать, что медный всадник и статуя командора, памятник самому себе, писатель выделяет слезы.