— Шурик, видал машиненку? Аж целый полковник из следственного комитета поехал.

— На «дастере»? — удивился напарник. — Вот они ушлые, у самого, небось, деньги миллиардами по квартирам лежат, а на такой дешевке катается.

— Так это, чтоб в глаза не бросаться. Кстати, неплохая машина, у меня тесть на такой ездит, — заступился за «рено» все еще стоящий на тротуаре охранник.

— Так то тесть, а то целый полкан, ты не сравнивай, — глубокомысленно заметил Шурик.

Следуя полученным советам, Реваев повернул на третьем повороте направо. Он ехал неторопливо, с удовольствием разглядывая аккуратные живые изгороди и еще более аккуратные дома, построенные явно в едином стиле. Реваев любил загородные дома. Кто-то любит ходить в музеи, кто-то на выставки, Юрий Дмитриевич обожал гулять по загородным поселкам. За последние десятилетия появилось много поселков, которые сами по себе были выставкой. Выставкой тщеславия и амбиций своих жителей. Однако последнее время все чаще, кроме желания построить «богато», у людей, имеющих такую возможность, появлялось желание построить красиво. Иногда Реваев надолго останавливался возле какого-нибудь особо понравившегося ему дома, а бывало, что и начинал его фотографировать к сильному неудовольствию своей любимой супруги, которую порой брал на такие прогулки. Кроме ворчания жены, Юрия Дмитриевича огорчали заборы. По его мнению, это было одно из худших изобретений человечества. Первобытные инстинкты соотечественников, словно собирающихся переждать за высокой стеной очередное татаро-монгольское нашествие, зачастую лишали Юрия Дмитриевича возможности насладиться красотой архитектурных изысков стоящих за трехметровыми заборами домов. Особым преступлением перед человечеством Реваев считал унылые заборы из профлиста, которые, по его мнению, можно было использовать только при ограждении какой-нибудь базы металлолома или цементного завода, но никак не приличного жилого дома.

Но сегодня Реваеву никто и ничто не мешало. Супруга его, Ольга Дмитриевна, оставалась дома и, скорее всего, в этот час уже хлопотала на кухне, а глухие заборы в этом замечательном поселке явно не приветствовались, вернее, были под запретом. Двадцать седьмой участок был обнесен невысокой металлической оградой, держащейся на полутораметровых каменных столбах, стоящих с интервалом каждые два метра. На небольшом удалении от ворот, скрытый кустами сирени, располагался небольшой, но очень аккуратный домик для охраны. Реваев подъехал к воротам и остановился. Нарушать тишину, давя на клаксон, не было смысла. Установленная у ворот камера смотрела прямо на лобовое стекло «дастера». Из домика вышел невысокий жилистый мужчина лет пятидесяти. Он остановился на крыльце, словно сомневаясь, что стоит выходить к посетителю, приехавшему на таком неказистом автомобиле, затем оттолкнулся от стены рукой и двинулся к калитке, неслышно шевеля губами. Судя по тому, что от уха мужчины тянулся еле заметный проводок, а сам он шел в каком-то странном, дерганом ритме, он слушал в наушниках музыку, а губы у него шевелились, потому что он подпевал.