Сначала один хлопчик хихикнул, потом другой, и вскоре уже все смеялись, даже те, которые от усталости прикорнули, и теперь хлопали глазами, как совята, и нерешительно смеялись, поддаваясь общему смеху.
– Если можно не убивать, не убивай, но в бою, если вытащил шашку или нож, бей, холодное оружие не для того делается, чтобы пояс украшать, это оружие смерти…
Петр сурово посмотрел в детские невинные личики. «Чему учу детей, Господи! – мысленно проговорил он. – Ведь только защитников веры из них воспитываю. Веры, Царя и Отечества!»
– Маленькие они еще, Петруша, – мягко укоряла мужа Пелагея. – Ты бы их пожалел.
– Да какие же они маленькие? Вот Никита пока еще маленький. Когда подрастут, выламывать из них воина будет поздно… А на войне кто ж их пожалеет?
– А, может, не надо детей к военному делу приучать? – шептала ему в ночи Пелагея. – Кто знает, может, и войны никакой не будет. Чего же сынов зря дитячества лишать?
– Наука зряшной не бывает. Будет война, не будет, а дело казака защищать границы Отечества. Так всегда было, и, дай Бог, так и останется… Неужели ты думаешь, я – враг своим детям? Но они родились казаками. А ты – казачья мать… А иначе, чего ж ты все хлопцев рожаешь?
Он нежно погладил ее живот.
– Скоро еще один будущий воин народится, и батька станет его учить, как ворога извести, и самому живым остаться. Или ты со мной не согласна?
Пелагея обняла его и всхлипнула. Что поделаешь, женщины, когда они в тягости, слабее становятся. За будущего ребеночка боятся.
Глава седьмая
На день рождения – двадцать лет – Семену справили казачье обмундирование. Подходило ему время идти служить. Правда, до того часа оставался еще целый год, но такое сложное дело требовалось делать заранее.
Купили молодому казаку добротный бешмет, синие суконные штаны. Мундир из темно-синего сукна с напатронниками, по четырнадцать гнезд с каждой стороны, с плечевыми погонами. На черной папахе – красный верх сестра Любаша пришивала. Черкеску новую справили. Приобрели мягкие, хорошей кожи сапоги.
Сам будущий воин начистил дедову шашку, с которой тот ходил еще на натухаевцев.
К сожалению, у детей Михаила Гречко не было дедушки. Ни одного.
То есть, возможно, живы были оба, но никто о том точно не знал.
А дело было так. Мать Михаила Андреевича умерла, еще пятидесяти не исполнилось, и его отец в том себя очень винил:
– Это из-за меня она сгорела, я ее в могилу загнал, – повторял он на похоронах.
А потом пошел в церковь, поставил свечку на помин души, сотворил молитву и попросился к священнику исповедаться.
Что он ему рассказал, никому не было известно, а только на следующий день собрал Андрей Гречко походный мешок, вырезал из дерева посох и отправился, как он сказал сыну, грехи замаливать. В мужской монастырь на горе Афон. С чего бы служилому казаку, хоть и в отставке, в монастырь идти? Никто из знакомых пожилых казаков, по крайней мере, в Млынке, в монастырь не уходил. Видно, и вправду грехи его были тяжки....
Ушел Андрей Гречко и ушел, больше о нем никто ничего не слышал, хотя прошло уже больше двенадцати лет.