Да как вообще могло быть, что другие рабы оставались слепы и глухи к тому, что так ясно чувствовал он сам?..

– Господин Шаркут, вели им остановиться!.. – вырвалось у Каттая. – Они его покалечат!..

– Стоять!.. – немедленно рявкнул Шаркут. Проходчики, знавшие его нрав, так и шарахнулись от стены. – А ты говори толком! Покалечат кого?..

– Камень, – робко ответил Каттай. – Не прогневайся на ничтожного раба своего, мой милостивый господин… Но там, в стене, чудесный самоцвет, и его только что зацепили… Его могут разбить…

Летучая природа стихии огня, из которой некогда возникли опалы, вправду наделила их хрупкостью. Требуется сноровка и немалая осторожность, чтобы извлечь дивный камень и неповреждённым перенести на верстак ювелира. Шаркут стремительно прошагал к стене и придирчиво осмотрел её.

– Где?

Каттай припал на колени, погладил ладонью ничем вроде бы не примечательный выступ.

– Вот он, мой великодушный и милостивый господин… Вели обколоть его здесь и ещё здесь…

– Слышали? – обернулся Шаркут. – Обколоть!

Костлявый невольник с кожей, отливавшей медью сквозь грязь, опасливо поднял зубило и молоток. Несколько ударов, нанесённых так бережно, словно он не камень рубил, а птенчику помогал выбраться из скорлупы… И на мозолистую ладонь легло нечто с миску размером, по форме напоминавшее морскую двустворчатую раковину. Это нечто было заметно тяжелее пористой породы, способной плавать в воде. Шаркут нетерпеливо выхватил камень из руки рудокопа. Каттай взволнованно приплясывал рядом, но распорядитель всё сделал сам. Поскоблил «раковину», сдунул пыль… Обнажился след кайла: острый стальной зуб в самом деле нарушил непрочную корочку самоцвета и на полногтя вошёл в его тело, оставив на переливчато-нежной поверхности грубый след.

– Ты рубил? – хмуро спросил Шаркут меднокожего.

Невольник попятился. Но, видимо, Шаркут угадал, потому что другие рабы отскочили ещё дальше прочь, оставляя виновного с распорядителем один на один. Замерший в страхе Каттай ждал, что его всесильный покровитель выхватит из-за пояса кнут, но тот обошёлся без оружия – одним кулаком. Ему не потребовалось замаха. Каттай не успел даже толком увидеть, что именно содеял Шаркут. Меднокожий просто улетел на несколько шагов прочь и свалился к ногам своих товарищей. Его нос превратился во влажный бесформенный ком, брызгавший во все стороны красным, глаза закатились. Какое-то мгновение Шаркут неподвижно стоял возле освещённой стены, под обжигающими открытой ненавистью взглядами рудокопов. Ну-ка, мол, чья возьмёт?.. Кто отважится броситься, кто хотя бы шёпотом выговорит: «Ублюдок!»?.. Ну?!.

Их было не меньше пятнадцати человек, все с зубилами и кайлами в руках, но с места не двинулся ни один.

– То-то же, – вслух выговорил Шаркут. Повернулся и в сопровождении трепещущего Каттая вышел вон из забоя. Каттай прошёл мимо Дистена, но не решился ни заговорить с ним, ни даже поднять на саккаремца глаза. За их спинами невольники возобновили работу.

Способность видеть сквозь недра не обманула Каттая. Прекраснейшие опалы в самом деле начали попадаться один за другим, причём именно в том порядке, в каком он предсказал их появление. Сперва чёрные, таящие невероятную радугу, – счастливые камни, в чьей власти острота зрения и укрощение подлых страстей. Затем огненные, созерцание которых гонит прочь обмороки и грусть. Ради лучшего из них, высотой почти в человеческий рост, пришлось расширять выход наверх. Камень мягко закутали, взвалили на волокушу и со всеми предосторожностями отправили гранильщикам Армара. Там его очистят от корки и загрязнённых кусков, бережно отшлифуют… Но даже теперь, необработанным и нетронутым, самоцвет обещал далеко превзойти прославленную «Мельсину в огне». Чего доброго, прежний камень ещё вынесут из Сокровищницы и продадут, а новый установят на его месте под именем «Славы Южного Зуба». Как знать!..