– ВОЛКОДАВ!.. – не своим голосом завопил из глубины толпы кто-то, смекнувший, как называют большого серого пса, способного управиться с волком. А из боковых тоннелей, тесня бушующих каторжан, бежали надсмотрщики: небывалый исход поединка запросто мог привести к бунту.

Отгороженный от недавних собратьев плотной стеной обтянутых ржавыми кольчугами спин, Волкодав ещё стоял на ногах, упрямо отказываясь падать, хотя по всем законам ему давно полагалось бы упасть и испустить дух. Он зажимал рану ладонями, и между пальцев прорывались липкие пузыри. Он твёрдо знал, что у него хватит сил добрести до ворот, ведущих к свободе, – где бы они ни находились, эти ворота…

…Старший назиратель Церагат не сразу сумел оторвать взгляд от изуродованного тела Волка, своего любимца. Его лучший цепной зверь лежал безнадёжно мёртвый, и жизнь его была отнята – кем же? Рабом, воплощавшим в себе всё то, что Церагат в рабах ненавидел. Этот парень однажды разрушил легенду, доброе столетие питавшее надеждой каторжников Самоцветных гор. Разрушил – но, оказывается, только затем, чтобы на смену развенчанной легенде прямо на глазах у людей породить новую…

И на сей раз – доподлинную…

Подобного Церагат допустить не желал и не мог.

Никакой свободы этот Серый Пёс, уже наречённый, словно в особую насмешку над ним, Церагатом, прозванием Волкодава, получить не должен. И не получит! Глотку ему перерезать – и в отвал!.. Бессмысленный обычай поединков, неизвестно какими недоумками заведённый, всё равно уже давно пора прекратить. А если надсмотрщикам станет скучно, пусть дерутся между собой. Или рабов одного с другим стравливают… И «святую» площадку – завалить камнями немедля…

Он уже открывал рот для приказа, но его опередили.

– Не делай этого, Церагат, – прошипел ему в ухо Гвалиор. – Во имя справедливого меча первого Лаура – не делай!

В голосе нардарца звучало некое особенное веселье – бесшабашное, удалое… и, как старший назиратель по опыту знал, куда более опасное, чем хрипло выкрикнутые угрозы. Это веселье, обычно не свойственное Гвалиору, мигом заставило Церагата напрячься и замереть. И… Он в том не поклялся бы, но ему померещилось едва ощутимое сквозь одежду прикосновение к пояснице остро отточенного клинка. Каждый надсмотрщик, Гвалиор в том числе, носил длинный кинжал. Тяжёлый кинжал, оружие, вовсе не предназначенное для тайного извлечения из ножен…

В отличие от боевого ножа, носимого на предплечье. Ножа с лезвием всего в пядь – укрывай хоть в рукаве, если охота. Пяди железа, всаженной сзади, с лихвой хватит, чтобы мгновенно оборвать жизнь…

Церагат закрыл рот, так и не произнеся ни звука. И остался молча смотреть, как уходил прочь Серый Пёс по прозвищу Волкодав.

…Венн плохо помнил, как его вели каменными коридорами штреков. Сознание меркло, многолетняя привычка брала своё, и ноги переступали короткими шажками, ровно по мерке снятых с них кандалов. Постепенно делалось холоднее: то ли оттого, что приближалась поверхность, выстуженная вечным морозом, то ли из-за крови, которая с каждым толчком сердца уходила из тела и чёрными кляксами отмечала его путь. Почти всюду эти кляксы мигом исчезнут под сотнями тяжело шаркающих ног, – эка невидаль, кровь на рудничных камнях! – но кое-где пятна сохранятся, и рабы станут показывать их друг другу и особенно новичкам, убеждая, что легенда о завоевавшем свободу – не вымысел…