– Давай, – оживился хозяин.

Не выпуская емкость из рук, я шагнула в квартиру и решила на всякий случай уточнить:

– Ты Геннадий Кристалинский?

– Уж не знаю теперь, – вздохнул парень, – раньше и впрямь меня так звали, но теперь, похоже, имя мое «Никак» и звать меня «Никто».

Русский человек – философ от рождения. Французский бомж, или, как называют там людей подобной категории, клошар, веселое, необремененное никакими особыми думами существо. Летом ночует под мостами, радуясь каждой бутылке дешевого вина, попавшей в руки. Зимой, прячась от сырости и холода, перебирается на какую-нибудь жилплощадь, где коммунами обитают подобные ему экземпляры. Бродяга-француз не корчит из себя Сартра и Камю в одном флаконе. Чаще всего он честно признается: да, пью, потому что обожаю такой образ жизни. Времяпрепровождение в коробке из-под холодильника на берегу Сены милее мне, чем скучное, буржуазное прозябание. Клошар доволен собой и окружающим миром. Милостыню он клянчит весело, не ноя и не жалуясь… Кстати, малочисленные парижские нищие, которых, впрочем, вы никогда не встретите на Больших бульварах или Елисейских Полях, никогда не стоят просто с протянутой рукой. Они пытаются хоть как-то закамуфлировать свою деятельность. Делают вид, что торгуют спичками, или пытаются играть на гитаре.

Российский алкоголик мигом объяснит вам, что вступить на отвратительный путь пьянства его заставила жуткая трагедия, достойная стать сюжетом для Федора Михайловича Достоевского. Наш пьющий соотечественник мучается, постоянно испытывает комплекс вины, стенает, плачет, ноет, портя жизнь не только себе, но и всем окружающим. Вот он, дрожа от похмелья, дергает вас за рукав возле ларька и бормочет:

– Умоляю, один рублик, на лекарство для смертельно больного ребенка, я – ветеран афганской войны, потерял половину внутренностей…

Естественно, вы не верите, но потом делается неприятно, а вдруг правда про ребенка? Опрокинув «пузырек» с дешевым красным вином, клошар становится счастливым. Наш бомж, скушав «огнетушитель», мучается раскаяньем и стыдом до следующей дозы. Вот и Гена расфилософствовался с утра пораньше. Решив растоптать в зародыше это желание, я протянула ему «Балтику».

– Действуй!

Кристалинский мигом содрал пробку посредством дверной ручки. Я подождала, пока пол-литра напитка исчезнет в его глотке, и продолжила искушение. Из недр сумочки появилась еще одна емкость, на этот раз с водкой. Не выпуская ее из рук, я поинтересовалась:

– Нравится?

Потерявший всякое человеческое достоинство парень кивнул.

– Тогда веди на кухню.

Я не стану описывать вам состояние пищеблока, не собираюсь доводить людей до процесса обратной перистальтики. Сообщу лишь, что под стать пейзажу был и аромат. Впрочем, нашлись здесь и домашние животные, большие, какие-то тучные тараканы, нахально сидевшие повсюду и даже не пошевелившиеся, когда я вошла в помещение.

Брезгливо стряхнув прусаков, я села на колченогий стул и спросила:

– Как ты дошел до жизни такой, а? Родители вроде приличные люди…

– Не твое дело, – буркнул Гена.

Потом, очевидно, в его мозгах рассвело, и он с надеждой поинтересовался: