ДЕТАЛИ. – Возьмите самый обыкновенный, простой, известный вам предмет и постарайтесь нарисовать его точно так, как вы его видите; твердо держитесь этого намерения, иначе вы непременно будете сбиваться, рисовать не то, что видите, а то, что знаете. Всего лучше начните так: садитесь перед книжным шкафом, сажени за две от него, и не перед своим книжным шкафом, а перед чужим, чтобы названия книг не были вам известны, и постарайтесь в точности нарисовать книги, с заглавиями на корешках и узорами на переплетах. Не двигайтесь с места, не подходите ближе, а рисуйте то, что вам видно, передайте стройный порядок печати, хотя на большинстве книг надписи разобрать окажется совершенно невозможным. Потом попробуйте срисовать на некотором расстоянии и при слабом освещении лоскут узорчатой кисеи или кусок кружева, которого рисунок вам неизвестен; главное, старайтесь передать общий вид узора и всю его красоту, ни на шаг не приближаясь к нему. Попробуйте нарисовать лужайку, со всеми растущими на ней травинками. То же самое случается и по отношению ко многим вопросам убеждения. Первоначальные наши убеждения сходятся с заключительными, хотя основания их различны; среднее состояние всего далее от истины. Младенец часто держит в своих слабых пальцах такую истину, которую не может удержать сила взрослого и которую с гордостью обретает вновь дряхлая старость.

Может быть, ни в чем это не проявляется так наглядно, как в нашем отношении к деталям в произведениях искусства. Когда суждения наши еще не вышли из периода младенчества, мы требуем изображения специфического, полной законченности в работе; нас радует верная передача перьев хорошо известной птицы, тщательно выписанная листва определенного растения. С развитием наших суждений является полное презрение к такого рода подробностям; мы требуем стремительности в работе и широты впечатления. Но с дальнейшим развитием первоначальные склонности возвращаются в значительной степени, и мы благодарны Рафаэлю за его раковины на священном берегу и тоненькие стебельки травы у ног вдохновенной святой Екатерины.

Из числа людей, интересующихся искусством, даже из числа самих художников, девяносто девять процентов находятся на средней ступени развития и только один на последней, не потому, чтобы они не были способны понять истину или не могли оценить ее, а потому, что истина так близко граничит с заблуждением, высшая ступень развития так похожа на низшую, что всякое стремление к ней искореняется в самом зародыше. Стремительный и сильный художник по необходимости относится с презрением к тем, кто предпочитает законченность подробностей общей силе впечатления; он почти не способен вообразить себе возможность великого, последнего шага в искусстве, когда то и другое совмещается. Ему так часто приходится соскребать тщательно отделанные детали в ученических картинах, уничтожать подробности, загромождающие его собственные произведения; так часто приходится ему скорбеть о потери единства и широты и восставать против кропотливой мелочности, что, наконец, всякая законченная часть картины кажется ему ошибкой, слабостью и невежеством. Часто, как это было с Джошуа Рейнольдсом, до глубокой старости он не перестает отделять подробностей от общего, как два элемента друг другу совершенно враждебные, тогда как истинно великое искусство требует их примирения.