Так вот из-за кого окружен сегодня театр таким количеством гэбэшников! И это они, гэбэшники, разом, словно по команде, встали во всех концах зала, бешено аплодируя в сторону правительственной трибуны и цедя сквозь зубы соседям – простой театральной публике:
– Встать! Встать!
И, то ли подчиняясь этому приказу, то ли поднятые общей волной верноподданничества, все зрители, все 1500 человек, оказавшиеся сегодня в зале, встали и дружной овацией приветствовали родное коммунистическое правительство.
И конечно же, стоя аплодировали этому правительству Ставинский и Галя.
Подержав на весу руку и кивком головы откланявшись залу, Брежнев опустился в кресло так, как садятся в кресло обитатели домов престарелых, – сначала медленно, словно с усилием подогнул ноги, а потом уже ни руки, ухватившиеся за подлокотники кресла, ни ноги не выдержали веса и уронили его на сиденье. И теперь одновременно, как по команде, уселись рядом с ним Черненко, Громыко, Андронов, Устинов…
Смолкла овация. Зал, затихая, осел. Погасли направленные на правительственную ложу прожекторы.
Галя сунула Ставинскому в руку программку. При неярком свете, истекающем от красной подвески над боковой дверью, Ставинский прочел:
«Так победим!»
Пьеса Михаила Шатрова.
Постановка народного артиста СССР Олега Ефремова.
Сценография Ильи Рутберга.
В роли Владимира Ильича Ленина – артист Александр Калягин.
Действие происходит в 1923 году, в Кремле, во время последнего визита В.И. Ленина в его рабочий кабинет.
Роли исполняют: Фотиева, секретарь Ленина, – Елена Проклова…»
Читая программку, Ставинский не заметил, когда открылся занавес, и только толчок Галиного локтя обратил его внимание на сцену. Там при уже открытом занавесе стояла скромная декорация ленинского кабинета в Кремле. Тяжелый письменный стол, настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром, высокие напольные часы и окно с видом на Красную площадь.
Из левой кулисы как-то бочком, озираясь по сторонам, в полной тишине и почти неслышно входит больной Ленин. Он молча оглядывает свой кабинет, секретаршу, которая, кутаясь в пуховый платок, печатает что-то на машинке.
И вдруг из правительственной ложи Ставинский услышал протяжно-удивленно-внятный голос Брежнева:
– Ле-е-енин… Надо бы похло-о-опать…
Ставинский и все, кто сидел рядом с ним, непроизвольно повернулись на этот голос. А там, в ложе, кто-то из брежневских советников уже склонился к уху Брежнева и что-то шептал ему, но Брежнев капризно повел головой и сказал советнику:
– Но это же Ленин! Надо ему похлопать…
В этот момент резко, грохочуще, залом завладела музыка. Рванулся на сцене круг. И, словно вихрем ленинских воспоминаний об Октябрьской революции 1917 года, ворвалась на сцену пантомима захвата Зимнего дворца, развала германского фронта, кронштадтского мятежа, наступления Антанты, тифа в Поволжье… В ритме музыки, которая символизировала вихрь революции, мчался сценический круг – все быстрее и быстрее – вокруг того человека – больного, растерянного, – который силой своего гения собрал в свой маленький кулачок все приводные ремни истории России.