Рабочие семьи, проживавшие в этом квартале, горько сетовали на скудную компенсацию, которую им выплатили при выселении. Массовое недовольство, вспыхнувшее по аналогичным причинам в других частях города, через несколько лет привело к смещению влиятельного секретаря шанхайского горкома и члена Политбюро. Однако идея о том, что священные партийные места должны сохраниться среди сказочного ландшафта в духе яппи, вызвала гораздо менее острую полемику.
То, что некогда выглядело фатальным столкновением ценностей, обернулось рекламой фундаментальной силы КПК. «Народ может собственными глазами видеть прогресс партии, — говорит профессор Ся Цзяньмин, ректор шанхайской партшколы. — Этот ландшафт — своего рода гармония. В нашем обществе люди из разных социальных слоев могут следовать разными путями для удовлетворения своих потребностей».
Дело, однако, на этом не заканчивается. Оборотная сторона однопартийного государства заключена в многочисленных и постоянно множащихся реалиях Китая XXI столетия. Бурный подъем, наблюдаемый в течение последних трех десятилетий, посеял семена конфликта и изменений внутри КПК, национальной экономики и общества в целом. Партия, следуя ленинским принципам, проникает в правительство и общество. Сейчас наблюдается обратная картина. Общество со всеми своими быстро развивающимися устремлениями, потребностями и противоречиями проникает в партию, и та старается идти в ногу с этим процессом.
Китай захлестнула волна людей и организаций с эволюционирующими профессиональными интересами, принципами и планами, которые несовместимы с репрессивным государством, вечно сующим нос в чужие дела. Предприниматели, адвокаты, журналисты, верующие, учителя, научные работники, историки и даже врачи, откровенно высказывающиеся о проблемах здравоохранения, все активнее требуют себе права просто заниматься своей работой или следовать личным взглядам без какого-либо политического вмешательства. Наиболее масштабная реформа Китая последних двадцати лет, а именно — создание рынка частного жилья, также породила новую страту из потенциальных политических активистов и инвесторов среднего класса, которые хотят защитить ценность своей собственности. Если парафразировать высказывание В. С. Найпола, сейчас наблюдается миллион мятежей на улицах, в киберпространстве, внутри компаний и на фермах; люди требуют лишь одного — пусть власти несут ответственность за свои действия и говорят правду.
Впрочем, успехи китайской экономики перемежаются неудачами. Пока Китай богател, масштабы социального неравенства превзошли даже США и Россию. Сейчас в Китае миллионеров больше, чем в Штатах. Миллионеры не просто обогащались. Во время экономического бума они набивали кошельки за счет беднейших слоев. С 2001 по 2003 г. когда экономика быстро развивалась, среднедушевой доход беднейшей децили (то есть 1-%-ной доли населения) падал, а доход наиболее состоятельной децили возрастал по 16 % в год.[6]
КПК не терзается угрызениями совести, арестовывая оппонентов, которые открыто бросают вызов системе. Партия мешает им зарабатывать на жизнь себе и своим семьям, хотя и сторонится конфликтов с более масштабным насилием. В принципе революционные партии без колебаний готовы проливать кровь, чтобы захватить власть. Правящие партии, под которые КПК сейчас себя стилизует, научились жить по иному набору правил. «Дело не просто в том, что Ху — это не Дэн Сяопин, — сказал бывший редактор «Цзефан жибао» («Освобождение»), официальной газеты шанхайских коммунистов. — Показатель — то, как люди выражают свои взгляды внутри и вне партии. Принцип единоличного правления более неприменим».