Официальным поводом для письма было уже объявленное мной желание учредить Найденовскую премию за наибольший вклад в развитие человеческой цивилизации – я предлагал ему принять участие в обсуждении статуса этой награды.

Разумеется, столь занятой человек вряд ли поедет черт знает куда, чтобы только обсуждать какую-то премию, поэтому я на полутора страницах распинался о том, что готов поделиться с ним своими последними разработками, такими, как гидроусилитель руля, шарниры равных угловых скоростей и многое другое, в обмен на его советы по организации автомобильного производства в Георгиевске и Москве. Ну и намекнул о том, что занимаюсь не только естественными науками, но и их приложением к трансцендентным – в частности, получены определенные результаты в изучении реинкарнации. «Да и вообще,– писал я,– всякие политики почем зря катаются на всевозможные встречи, а мы с вами, инженеры, чем хуже? Посидим, пивка попьем, глядишь, и еще чего придумаем».

Закончив письмо, я отложил его к отправке и нацарапал короткую записку Рябушинскому. В ней я спрашивал, не надоела ли крупным промышленным кругам, в качестве выразителя их интересов, гучковская партия – клоуны ведь! – и не создать ли им свой рабочий орган, чтобы прямо, без всяких лишних передаточных звеньев отстаивать свои интересы передо мной и императором? Для начала я предлагал собраться у меня – ему, Прохорову, Коновалову и Диксону, который хоть и американец, но давно уже обрусел. «Можно еще кого-нибудь, по вашему усмотрению,– писал я.– Поговорим о вашем участии в реформе российского экономического законодательства».

Тут я как раз надеялся создать действительно рабочий орган, а не говорильню наподобие пресловутой Каки, которая уже девятый месяц исходила энтузиазмом и вот-вот должна была что-то родить. Причем я хотел, чтобы промышленники составили еще и проект банковского кодекса – потому что доверять это банкирам или купленным ими экспертам означало пустить в огород голодное стадо козлов.

После написания своих документов я начал читать чужие. На сегодня у меня была пухлая папка из Аничкова дворца – от канцелярии Мари. Там обстоятельно, нудно и бестолково описывались проблемы, проистекающие из нашего с вдовствующей императрицей бракосочетания.

Первые три листа освещали вопрос: а теперь-то она кто? Княгиня Найденова? Дальше шло рассмотрение каких-то плюсов и минусов этого.

Не дочитав даже до середины, я наложил резолюцию:

«Какая еще императрица-мать?! Вдовствующая императрица ей же и остается!!! Сомневающиеся приглашаются в Гатчинский дворец, кабинет 315, старший следователь господин Ли, прием круглосуточно».

Еще три листа посвящались будущему ребенку. Типа что будет, если он родится женского пола? А если мужского?

«Ваше счастье, что хоть возможность появления бесполого рассматривать не стали,– написал я.– Кто родится, тот и родится, тогда и думайте».

Последняя страничка была про меня – в смысле как меня теперь называть? Принц-консорт – не годится, это супруг правящей императрицы… «Принц-недоконсорт»,– написал я. Произнес про себя, прислушался – нет, что-то не то. Может, лучше недопринц-консорт? Пожалуй, так еще хуже. Подумав, я зачеркнул «принц-недоконсорт» и написал «князь-консорт». Парадное обращение – «ваше неимператорское величество», повседневное прежнее. Потому что на самом деле это без разницы, как нам с Мари называться внутри России – кто мы такие, тут уже и так неплохо знают. А если придется выходить на международную арену, то ближе к делу можно будет и подкорректировать названия под текущие реалии, все равно сейчас всего не предусмотришь.