Последние два предложения туманны. Может быть, баланс силы заключался в выборе одного из двух невозможных вариантов, которые были так равно сбалансированы, что ему было предпочтительнее не принимать решения. Возможно, под процессом старения подразумевался его хронометр, оттикивающий время. В любом случае осознание невозможности продолжать игру и отсутствия выхода вызвало у Кроухерста последний приступ безумного, мучительного построения теорий.

Единственный способ избежать этой опасной игры – покинуть свое тело и стать космическим разумом.

Таким образом, он должен рассказать правду о своем сфабрикованном путешествии и оставить после себя Журнал № 2.

Теперь Кроухерст просил о прощении:

В конце концов он почти подвел себя к тому, чтобы сделать признание и исповедаться.

Признавшись во всем, исповедавшись, Кроухерст воззвал к Богу или дьяволу – кто бы из этих двоих ни установил ужасные правила той опасной игры, в которую он играл все это время, – чтобы в следующий раз сыграть уже по-честному. Он был так близок к Богу, что почувствовал себя его сыном, мессией.

Кроухерст написал последнее слово. Он ясно выразил то, что намеревался сделать. Космический взрыв уже начался, и игра, которую раньше он считал такой увлекательной, такой безопасной, которая, как он думал, принесет ему славу – заслуженную или незаслуженную, – должна была прямо сейчас привести его к смерти в качестве воздаяния за грехи. Игра окончена. Она была помилованием. Прощением.

Около получаса Кроухерст ждал, покорно терпя невыносимые душевные страдания, готовясь к смерти и, возможно, даже расставляя разные предметы в каюте. Вероятно, в этот момент он снял с крюка страховочный линь, который обычно бросал на корме в кильватере в качестве меры предосторожности на случай, если свалится за борт. (Когда яхту обнаружили, на корме не было линя.) Потом он вернулся в каюту, снова взял карандаш и большими буквами нервным почерком стал писать в журнале, пока не достиг конца страницы.