Ты не пойдёшь оправдываться, Яшин. И исправлять ничего не пойдёшь. Пусть будет — трус. Отворачиваюсь, вжимаясь в стекло затылком. Стекаю вниз. Закрываю глаза.

— Я люблю тебя…

Закрываю ладонями лицо.

Щемит, ноет, колотится… Как-будто я совершил страшное преступление против нас. И я опять ничего не понимаю. Кто прав — чувства или разум??

Агонизируя, не смею прикоснуться к гитаре.

У меня теперь нет права на выражение чувств. Я от него сейчас официально отказался. Они как огромная опухоль распирают меня изнутри.

Тру онемевшее лицо.

Мир не прав! Не прав! Так с нами нельзя!

Зависаю, слежу взглядом за минутной стрелкой. И мне кажется, она летит как секундная.

Я хочу уехать. Найти какую-нибудь нору. Отлежаться. И я могу.

А Яся нет. И это нечестно.

Её разочарование разъедает меня как кислота. Это больно физически.

Я чувствую, слышу, что она плачет.

А мне нельзя туда сейчас. Хвост не рубят кусочками. Это жестоко…

Этот мир неправ всегда.

Но способа дать ему в морду я не знаю. Пусть бы мне что ли кто дал…

Я что-то пиздец, как устал. Отправьте меня в нокаут. Там хорошо…

— Дети… Ужин! — прихожу в себя от голоса Ольги Валерьевны.

Как робот встаю на ноги. Всë затекло. И ничего не соображая иду вниз.

Ты свою позицию высказал, Яшин. Она единственно верная. Теперь нехер прятаться. Смотри в глаза ей. Иначе, реально, трус.

Сажусь на привычное место за столом, напротив Яси.

А Яся выходит к ужину просто нереально красивая!

На каблуках, в белом летнем костюме, открывающем плечи, пупок и её длинные ноги. С распущенными волосами и при макияже.

На заплаканных глазах стрелки. Скулы резко подчеркнуты. Пухлые губы мерцают…

Нокаут мне, нокаут… Дайте выдохнуть, ну кто там рулит этим трешем?

Алексей Михайлович опускает телефон, оглядывая её.

— Сегодня нашим выпуском встречаемся у Лебедевых. — подрагивает её голос. — Охрана всех развезет по домам. Мне нельзя?! — с надрывом.

— Лебедевы?.. — настороженно. — А Эдика же не будет?

— Нет.

— А Корниенко?

— Будет! — оскаливается.

— Ну, он наркоман, Ярославна.

— Господи… — закатывает глаза. — Его раз спалили с травкой! А он уже три года персона нон-грата! Так, мне можно или нет?

Мне кажется, если в неё тыкнуть сейчас пальцем, она взорвётся и дальше будет неконтролируемый пиздец. Возможно, это чувствую не только я.

Потому что Алексей Михайлович, скрипя зубами, сдаётся:

— Ладно. Можно. С территории не выходить. На пьяных селфи не мелькать. Договорились?

— Хорошо.

— Я позвоню сейчас Лебедевым…

Отходит с телефоном от стола.

Я вожу пальцами по экрану своего, листаю ленту. Чтобы не участвовать по возможности в этом семейном ужине.

Пытаюсь смириться с тем, что у Царевны есть жизнь, в которой нет меня.

Я не знаю что мне чувствовать. Уже перешёл какой-то барьер, за которым только белый тупой шум. Как будто я под анестезией.

— Ванечка, сок? Апельсиновый, только сделала свежий.

— Спасибо…

— Где мой телефон? — оглядывается Ольга Валерьевна. — Яся набери меня.

— У меня сел.

— Сейчас… — набираю Ольгу Валерьевну.

Телефон играет стандартной мелодией на камине, возле Алексея Михайловича. Он берёт в руки, смотрит на экран.