Я произнес агрессивно:

— Кем бы вы не были за мной причитается два удара сдачи.

Оливия по прежнему сжимала мою руку. Она потянула меня в сторону.

— Пожалуйста, дорогой. Такое приятное утро, пожалуйста не испорти его. Если Гарольд пришел извиниться, почему бы не позволить ему это?

Ее голос был нежен. Она улыбнулась Муни.

— Продолжай, Гарольд, извиняйся. Скажи Полю, что тебе очень жаль, что ты ударил его, когда он не смотрел на тебя.

Я сказал:

— Его ожидала бы более горькая участь, если бы он ударил меня, когда я видел его!

— Поль! Ты ужасно невежлив. Пожалуйста, дорогой.... Продолжай, Гарольд.

Она ласково улыбалась ему, все время, пока он что-то мямлил. Затем, она заставила нас пожать руки друг другу, как двух задиристых мальчишек. Затем, она попросила его сесть в кресло за нашим столом. Это был самый отвратительный завтрак, который я когда либо потреблял, но все это ее страшно радовало. Она прекрасно провела время, заставив его извиваться. Такова была одна из сторон ее характера, которую я не замечал раньше и дно это поднимал мне настроение. Девочку с таким количеством яду невозможно так легко уязвить, как я считал.

Наконец она оставила свое кресло и коснулась моей руки.

— Допивай кофе, дорогой. Я пойду наверх собирать багаж. — Она повернулась к Гарольду. — Почему бы тебе не пойти со мной, Гарольд и помочь мне. Мне нужно тебе кое-что сказать.

Я смотрел на них: они встали вместе. Будучи денверским грубым репитером, я даже не поднялся.

— Я иду следом, — сказал я.

Она наклонилась ко мне и поцеловала меня в губы.

— Не торопись, — сказала она улыбаясь, — и не ревнуй, дорогой. С Гарольдом я в безопасности, не так ли, Гарольд?

Гарольд не отвечал. Он был захвачен поцелуем и выражением нежности. Он уже отметил наличие губной помады и то, как она не могла оторвать от меня своей руки, вполне очевидно его единственным желанием было иметь возможность прыгать обеими ногами на моем поверженном теле прошлым вечером. Это явно читалось в нем; то ли потому, что он был страшно ревнив, то ли потому, что я был занят планами ничего общего не имевшими с любовью.

Я смотрел им вслед. Оливия что-то лепетала счастливое, заставляя его ожидать великих новостей, пока они не окажутся наедине. Она не имела никаких сомнений относительно природы его чувств и она отдаляла от него удар, объявив ему ближайшем ее замужестве и сказать ему, что ему не удалось ее уязвить. Совсем наоборот, он помог ей, как гадкому утенку познать себя, как лебедя в замужестве на таком изящном человеке — мужчине, как я.

Да, она должна была сказать это. Это была ее плата за помощь нам. Возможно, она даже стремилась насладится каждым моментом ее заявления. Но это также являлось чем-то вроде откровения и я думаю не кривя душой, что Оливия Мариасси не стала другой, во многом отличающейся от той холодной, замкнутой, ученой леди, с которой я начинал работать.

Официантка подала мне еще одну чашечку кофе, но видать, это утро довести до конца что-либо начатое не позволяло: ни побриться, ни позавтракать — по причине проклятого прибора, изобретенного Алексом Джи Беллом. Я едва успел отпить два глотка, когда в углу зазвонил телефон. Девушка, поднявшая трубку, оглядела зал, заметила меня, сидящего одиноко и подошла ко мне.