— Что случилось? — гнусненько поинтересовался тот.

— Уше-ел! — с плачем ответила она.

— Поматросил и бросил! — осклабился замрукспецтургруппы.

— Он пропал! — вмешалась Алла.

— Ну и пропади он пропадом! — в сердцах крикнул Друг Народов. — Алкаш! Все мы пьющие, но не до такой же степени!

— Куда пропал? — шатнувшись, уточнил товарищ Буров.

— Неизвестно, — сообщил я. — Ушел с какими-то людьми… В плащах…

— То есть как в плащах? — В голосе товарища Бурова забрезжил смысл.

— А вот так — пришли и забрали!

— То есть как это забрали? — мучительно трезвея, возмутился рукспецтургруппы.

— А он сказал, когда вернется? — побледнел Друг Народов.

— Нет, он сказал, что в Париже за стихи деньги платят! — ответила Пейзанка.

— Мне это не нравится! — все более осмысленно глядя на происходящее, вымолвил товарищ Буров.

— Соскочил! — вдруг истерически засмеялся Друг Народов. — Точно соскочил! Всех надул!

— Спокойно. Без паники! — приказал товарищ Буров, и я понял, что в некоторых случаях руководящая туповатость — как раз то, что нужно.

— Звонить в посольство?! — чуть не плача, закричал Друг Народов.

— Если через два часа не вернется, будем звонить в посольство! — постановил товарищ Буров.

Около часа мы просидели в моем номере, вздрагивая от каждого скрипа и шороха. Однажды зазвонил телефон. Друг Народов бросился на него, как кот на мышь, крикнул в трубку жалобным голосом: «Алло, говорите, вас слушают!» Но говорить с ним не захотели. Наконец товарищ Буров не выдержал, сходил в штабной номер и принес бутылку «Белого аиста», которую я некогда сдал в общественный фонд. Выпили и закусили моими галетами.

— Ну кому он здесь нужен! — снова заголосил Друг Народов. — Языка не знает! Пьет! Тьфу!

— На себя лучше наплюй! — сварливо крикнула Пейзанка, только-только начавшая успокаиваться, прикорнув у Аллы на коленях.

Постепенно в моем номере собрались и все остальные. Торгонавт принес бутылку водки и хорошие консервы. Пипа Суринамская, одетая во все новое, велюроворазноцветное, выставила перцовку, копченую колбасу и балык. Гегемон Толя добавил банку солдатской тушенки, ровесницу первого семипалатинского испытания, и водку производства нижнетагильского комбината.

— Говорят, в ней железа много! — пошутил он.

Выпивали и закусывали грустно, как на поминках. Потом заговорили о безвременно соскочившем Поэте-метеористе: мол, неплохой человек был, хоть и пьющий.

— Он даже стихи нам ни разу не почитал! — вздохнула Алла.

— Может, это и к лучшему! — не согласился Торгонавт.

— Это ж какое здоровье надо иметь, чтоб так пить! — высказалась Пипа Суринамская. — Мой-то генерал так только до майоров хлебал. Бывало, с замполитом натрескаются и на танке охотиться едут… Мясо в доме никогда не переводилось…

— О чем вы говорите! — взблеял Друг Народов. — Если б он знал язык… Был энергичным, предприимчивым…

И в этот самый миг, да-да, именно в этот самый миг дверь распахнулась и в номер вступил победительно ухмыляющийся Поэт-метеорист. В правой руке он держал роскошную, перевязанную алым бантом коробку с надписью «Пьер Карден», под мышкой — какую-то зеленую папку, вроде почетного адреса, а в левой руке висела авоська, набитая пакетами, похожими на наши молочные.