К своему ужасу Феликс обнаружил, что под ногами что–то хрустит. Посмотрев вниз, он увидел, что шагает каким–то чёрным ломким палкам. Не сразу он сообразил, что это обугленные кости.

— Ладно, как я предполагаю, теперь мы знаем, что произошло с остальным народом, который приходил сюда, — прошептал он.

Хотел бы он разговаривать смело и громко, но нечто в самом воздухе заставляло его сохранять тишину.

— Да, — согласилась Ульрика, затем прибавила, — а я–то думала, что мы всегда это знали.

Это прозвучало так, словно его комментарий она полагала идиотским. В каком–то смысле так и было, признавал Феликс. Он сделал глубокий вдох и постарался успокоиться. Его пальцы сомкнулись на эфесе меча, что придало ему свежих сил и решимости. Феликс чувствовал, что должен бы негодовать по поводу насильственного захвата своего тела и воли предназначением меча, но в действительности, он был за это признателен. Феликс гадал, смог ли он вообще думать о том, чтобы приблизиться к громадному чудищу, если бы не носил это оружие? Его изумляла смелость Ульрики и её телохранителей, которых даже и быть тут не должно, и которые не имели магического меча, поддерживающего их своей силой.

Феликс полагал, что его мужество прошло испытание прежде, в битве с Кровожадным в глубинах Караг–Дума, но эта ситуация некоторым образом была ещё хуже. В древнем городе гномов возможности убежать не было. Вместе с гномами он оказался в ловушке. Ничего не оставалось, кроме как встать и сражаться. Находиться же здесь не было необходимости.

Ничто не удерживало его от того, чтобы бежать прочь, или вернуться в компанию Улли и Стега. Здесь нет армии Хаоса, которая блокирует обратный путь, как было в Караг–Думе. Он не находится глубоко под землёй. Феликс сознавал, что по некоторым причинам его даже не связывает более клятва следовать за Готреком. Всего лишь недавно он наплевал на всё это, предлагая Ульрике сбежать. И вот теперь он углубляется в туман, шагает в направлении драконьего логова, руководствуясь, по всей видимости, собственным свободным выбором.

Но, если подумать, не всё так просто. Он по–прежнему целиком захвачен сложным стечением событий, отношений и чувств. Он по–прежнему чувствовал некоторую преданность к Готреку. Он не желал выглядеть трусом перед Ульрикой и остальными. Он не желал собственноручно уничтожить представление о своей персоне. Он сознавал, что презирает Улли и Стега за их трусость, хотя и слишком хорошо понимал их чувства. Он не желает походить на них. Он не желает, чтобы Ульрика, Макс и остальные думали о нём подобным образом.

И не было лёгких путей к отступлению. В горах полно орков и бандитов — одному человеку не пробиться самостоятельно, даже в сопровождении двух трусоватых гномов. Феликс гадал, сознают ли это Улли и Стег? И он подозревал, что за всеми ощущениями стоит магия его же меча, подталкивающая Феликса в желательном мечу направлении.

Феликс гадал, находились ли остальные в таком же затруднительном положении, испытывали ли они похожие сложнопереплетённые чувства, что выпали на его долю. По мрачным выражениям их лиц сложно судить наверняка. Лицо каждого, словно маска самоконтроля. Рука каждого тверда.