Он повернулся к открытым дверям и обратился к Комиции:
– Кто участвует в Народном собрании? Люди второго, третьего, даже четвертого плана: незначительные всадники, стремящиеся управлять Римом, своим наделом, лавочники и мелкие арендаторы, даже ремесленники. Люди, называющие себя адвокатами, но вынужденные искать себе клиентов среди простофиль да дурачков. Люди, называющие себя чьими-то доверенными людьми, но не умеющие разъяснить – чьими. У всех у них дела не идут, вот они и толкаются на Комиции. Политическое лицемерие изрыгают они – зловонную политическую болтовню. Болтают о том, кто из трибунов лучше, кто хуже, и страшно довольны, когда прерогативы сенаторов захватят всадники! Никчемные люди! Говорю вам, сенаторы: Народ не готов управлять Римом, если позволят себе игнорировать наши советы, наши указания, наши заслуги.
Все полагали, что это – одна из наиболее памятных речей Скавра. Его личный секретарь и несколько других писцов вели дословную запись. А Скавр старался говорить помедленней, чтобы быть уверенным, что слова его запишут верно.
– Настало время, – продолжал он, – нам, Сенату, поправить дело. Настало время показать Народу его место в нашей системе правления. Конечно же, источники разрушения сенаторской власти легко указать. Это августейшее собрание допустило в свои ряды слишком много выскочек, слишком много "новых людей". Что Сенат человеку, только-только вытершему с лица навоз перед тем, как отправиться в Рим попытать счастья в политике? Что Рим человеку, который, в лучшем случае, наполовину романец из приграничных земель самнитов и вышел в консулы выручив средства на распродаже юбок патрицианки?
И что Сенат косоглазому выродку с холмов северного Пиценума, наводненных кельтами?
Как и ожидалось, Скавр действительно нападал на Мария, но пока вскользь.
– Наши сыновья, сенаторы, – печально сказал Скавр, – робкие натуры, они вырастают в удушливой атмосфере унижения Сената перед Народом. Можем ли мы ожидать, что наши сыновья, запуганные чернью, смогут в будущем управлять Римом? Говорю вам: если мы еще не начали, то должны начать учить своих детей, как быть сильными в Сенате и безжалостными к Народу. Дайте им почувствовать превосходство Сената! Подготовьте их этим к борьбе за сохранение этого первородного превосходства!
Теперь он обращался к трибунам:
– Может мне кто-нибудь сказать, что член августейшего Сената заинтересован в подрыве могущества Сената? А ведь с этим мы сталкиваемся постоянно! Здесь сидят те, кто называет себя сенаторами – и одновременно народными трибунами. Можно ли служить сразу двум хозяевам? Говорю вам, заставьте их помнить, что они в первую очередь – сенаторы, и только потом – народные трибуны. Подлинная их обязанность по отношению к плебсу – учить плебс подчиняться. Делают они это? Конечно, нет! Следует признать: некоторые народные трибуны остаются верными законному порядку, и я высоко их ценю. Некоторые, как это обычно и бывало, не делают ничего ни для Сената, ни для Народа. Они слишком боятся, что если они сядут на край скамьи трибунов, то остальные встанут, и они, потеряв равновесие, грохнутся на землю, выставив себя на посмешище. Но есть и такие сенаторы, что умышленно намереваются подорвать Сенат. Почему? Что заставляет их разрушать собственный дом?