Но все-таки это было забавным. Альфред, а может, Этельред послал армию Уэссекса в Кент, разместил ее на лесистой возвышенности между войсками Хэстена и Харальда, а потом ничего не сделал. Теперь, похоже, Альфред, а может, его шурин, решил отступить к Эскенгаму, бургу в центре Уэссекса — наверное, в надежде, что Харальд атакует и будет побежден благодаря стенам бурга. То была жалкая затея. Харальд был волком, Уэссекс — стадом овец, а армия Альфреда — собакой, призванной защищать овец; но Альфред посадил собаку на цепь, надеясь, что волк придет и будет укушен.

Тем временем волк бегал на свободе среди овечьего стада.

— И наш господин король, — надменно продолжал Эркенвальд, — требует, чтобы ты и часть твоего отряда присоединились к нему. Но только если я уверюсь, что Хэстен не нападет на Лунден во время твоего отсутствия.

— Он не нападет, — сказал я и почувствовал прилив восторга.

Альфред наконец-то позвал меня на помощь, значит, собаке дали острые зубы.

— Хэстен боится, что мы убьем заложников? — спросил епископ.

— Хэстену глубоко плевать на заложников, — сказал я. — Тот, кого он называет своим сыном, — какой-то крестьянский мальчик, которого заставили облачиться в богатые одежды.

— Тогда почему ты его принял? — негодующе вопросил епископ.

— А что мне оставалось делать? Напасть на главный лагерь Хэстена, чтобы найти его щенков?

— Итак, Хэстен нас дурачит?

— Конечно, он нас дурачит, но он не нападет на Лунден, пока Харальд не победит Альфреда.

— Хотел бы я, чтобы мы могли быть в этом уверены.

— Хэстен — осторожный человек, — сказал я. — Он сражается, когда уверен в победе, в противном случае он ждет.

Эркенвальд кивнул.

— Тогда забери завтра людей на юг, — приказал он и пошел прочь, вслед за своими семенящими священниками.

Теперь я оглядываюсь на те далекие годы и понимаю, что мы с епископом Эркенвальдом хорошо управляли Лунденом. Епископ не нравился мне, и нам жаль было времени, проведенного в обществе друг друга, но он никогда не вмешивался в дела моего гарнизона, а я не вмешивался в дела его правления. Другой мог бы спросить, сколько человек я собираюсь взять с собой на юг или сколько человек останутся охранять город, но Эркенвальд верил, что я приму правильное решение. И все равно я считаю, что он был пронырой.

— Сколько людей с тобой поедет? — спросила меня той ночью Гизела.

Это было в нашем доме, доме римского торговца, построенном на северном берегу Темеза. От реки часто воняло, но мы привыкли к этому и жили счастливо. У нас имелись рабы, слуги и стража, няньки и повара. И у нас с Гизелой было трое детей. Утреду, старшему, должно быть, исполнилось тогда лет десять. У него была сестра Сиорра, а младшему, Осберту, сравнялось всего два года, и он отличался неутолимой любознательностью.

Утреда назвали в мою честь, как меня самого назвали в честь отца, а моего отца — в честь его отца. Но этот последний из Утредов раздражал меня, потому что был бледным нервным ребенком, цепляющимся за материнскую юбку.

— Я возьму триста человек, — ответил я Гизеле.

— Всего-то?

— У Альфреда достаточно людей, а я должен оставить тут гарнизон.