Одна, очаровательная в смущении, юная и прелестная, она с опущенными глазами проходила толпы сановников и подошла к ожидавшему её на амвоне в полном облачении Новгородскому архиепископу Амвросию Юшкевичу.

Опираясь на посох, внимательно и остро глядя ободряющими глазами на Софию, Юшкевич сказал не громким, но чётко слышным в наступившей тишине голосом:

— Да благословит тебя, чадо Екатерина, Господь Бог…

Архиепископ сказал короткое слово. София слушала с полным благоговением и ожидала того страшного, как ей казалось, момента, когда ей перед Богом и церковью, перед тётей и всем народом, её окружавшим, придётся громко исповедовать веру. Она чувствовала, как с каждым словом Юшкевича какие-то силы вливались в её душу. Она приподняла глаза. От Царских врат Спаситель смотрел на неё с образа, и впервые она почувствовала силу иконы. Она посмотрела на образ, ещё и ещё, и вдруг ощутила, что настало время ей говорить. Неожиданно для самой себя громко, смело и уверенно она произнесла:

— Верую…

Как сквозь какую-то плёнку, сосредоточенная в том, что ей надо сказать, София слышала, как с облегчением вздохнула Государыня и как, чуть шелестя платьями и шаркая ногами, придвинулись ближе к ней придворные.

Страх прошёл. Ясно, твёрдо, без малейшей запинки, без всякого акцента она продолжала:

— Во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…

Её голос звенел в тишине небольшой дворцовой церкви.

— И в Духа Святаго Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки…

Дух святой помогал ей. Как трудно давалось ей это — «сславима»!.. Ни разу не могла она произнести его правильно, сейчас произнесла не споткнувшись.

На все вопросы архиепископа она отвечала твёрдо и уверенно. Она помнила уроки детства и не боялась «развалить челюсти», к каждому ответу добавляла «владыко».

— Да, владыко!..

— Да… Нет, владыко!..

Когда София окончила и отошла в сторону, Государыня горячо обняла её и всхлипнула, оросив горячими слезами лицо Софии. Разумовский подле Государыни вытирал глаза платком. Какой-то старый генерал качал головою и плакал…

Началась литургия. Диакон рокочущим басом, поднимая руку с орарем, возглашал:

— И о благоверной Великой Княжне Екатерине Алексеевне Господу помолимся.

София истово крестилась. Она ещё не понимала, не сознавала, что это и есть она, София, отныне княжна Екатерина Алексеевна… Завтра наречённая невеста Великого Князя Петра Фёдоровича, которого поминали сейчас же после Государыни.

И точно лаврские колокола звенели в её сердце, точно трепетало под куполами трепещущее переливами «аллилуиа», что поразило её в монастырском соборе, точно отдавался грохот пушечной пальбы и точно слышала она народные клики. Она стояла теперь с высоко поднятой головой, сосредоточенная, внимательная, не всё ещё понимающая, но чувствующая важность и красоту службы.

Все ею любовались…

В «Санкт-Петербургских ведомостях» так описывали её в эти часы: «…невозможно описать, коликое с благочинием соединённое усердие сия достойнейшая принцесса при помянутом торжественном действии оказывала, так что Её Императорское Величество сама и большая часть бывших при этом знатных особ от радости не могли слёз удержать…»