Но уезжать из Петербурга не хотелось. Елизаветинского переворота уже не будет, но кто знает, какие еще планы зреют в голове моего соперника? Вдруг он просчитывает и другие варианты?

Ультиматумов мне не ставили, сроков не назначали, и я решил по возможности затянуть с отбытием. В Агеевке получивший вольную «олигарх» Куроедов уже строил для нас дом. Там мы и заживем, если обстоятельства по-прежнему будут не на моей стороне.

Морально я уже настроился на переезд. Горечь обиды заглушалась семейными хлопотами. Слава богу, хоть беременность Насти протекала на удивление спокойно, без всяких закидонов, над которыми иногда любят потешаться мужики. Скорее, у меня обострился отцовский синдром: я старался окружить любимую вниманием и заботой, предугадывал каждое ее желание и старался угодить во всем.

Говоря по правде, мне удалось почти полностью убедить себя, что все происходящее только к лучшему.

Супруга рвалась повидать мою мать, но я отговорил ее. Не стоило совершать столь дальнее путешествие в ее положении.

– Я напишу ей, и она приедет к нам сама, как только ты разрешишься от бремени, – пообещал я.

– Тогда я тоже напишу ей. Испрошу матушкиного благословенья, – решила моя лучшая половина.

Супруги Карповы радовались возвращению в родную деревню. Они не любили город за вечный шум и грязь. Пусть здесь не было коптящих небо заводов, выбрасывающих в атмосферу тысячи кубов ядовитых веществ и сливающих в реку промышленные отходы, но запах в городе был другой и вода особой чистотой уже не отличалась.

Напоследок я решил урегулировать кое-какие дела. С момента возвращения из Крымского похода свободных деньков у меня практически не было. Всегда накатывало то одно, то другое. Сейчас же времени у меня был целый вагон. Я оказался предоставленным сам себе: ни забот, ни хлопот.

Со сборами дорогая женушка разберется в сто раз лучше меня, я буду только под ногами у нее путаться. На службе меня тоже не горели желанием увидеть. В какой-то степени лафа. Я даже забыл, что бывает такая свобода от всех обязательств. Но меня это почему-то не радовало. Я привык находиться в эпицентре всех событий, генерировать идеи, вести за собой. Покой был тягостен. Он мог засосать, подобно болоту. И тогда… не смерть, нет. Скучное, или, как тут говорят, налегая на «ш», – «скушное» прозябание.

Почему бы не навестить издателя моих трудов?

Он не сильно изменился с последней нашей встречи. Добавилось чуть-чуть лоска в поведении и во внешности, а в остальном все осталось прежним. Отыскать его удалось только с третьей попытки и, разумеется, в кабаке.

Вместе с ним сидел Ванька Каин, раздобревший на литературных харчах, в бархатном кафтане и белоснежной «натрухмаленной» рубашке. На голове щегольской парик. К ноге прислонена тросточка с резным набалдашником. Ни дать ни взять вельможа.

Вот что с людьми хорошая жизнь делает.

– Ругаться будете? – Редактор оторвался от кружки с пивом, не забыв сделать перед этим внушительный глоток, будто пил последний раз в жизни.

Ванька Каин, много чего повидавший и потому внешне спокойный (а ведь все же екнуло сердечко), приветливо помахал рукой: