Оба Коклена жили в провинции, помогали отцу в пекарне, как вдруг их обоих охватило неодолимое желание играть на сцене. Уж не показалось ли им предвестием будущих представлений то облако мутной пыли, в котором они работали? Или, быть может, в поварском колпаке они увидели часть театрального костюма?.. Во всяком случае, уже в тринадцать лет старший, крепко сбитый парень, ставя тесто в печь, декламировал целые тирады из трагедий и комедий. Откуда все это пришло? Когда сталкиваешься с подобными проявлениями артистического дарования, на ум приходит невидимая глазу пыльца сосновых спор, которую разносит ветер и от которой в один прекрасный день в трещине между скал вырастает дерево — в самом недоступном месте, далеко от сосновой рощи, только благодаря случайному чудодейственному сочетанию воздуха и почвы.

Разумеется, отец сперва воспротивился решению сына. «У тебя есть отличное ремесло, — говорил он, — дела в булочной идут хорошо, станешь после меня хозяином». Но настоящему призванию противиться невозможно. Коклен уехал в Париж, поступил в Консерваторию, проучился всего десять месяцев, двадцати лет дебютировал во Французском театре в роли Фигаро и сразу показал себя великим комическим актером. Отец хотя и гордился успехом сына, а все-таки думал про себя: «Из него и булочник вышел бы отличный… К счастью, меньшой дома. Ему я и передам дело». Но у меньшого были совсем иные помыслы. Несмотря на большую разницу в возрасте, старший брат делился с ним своими планами, своими мечтами, показывал ему свое искусство, так что младший Коклен, будучи всего-навсего подручным в пекарне, ощущал в себе то же самое жало. Разнося клиентам по воскресеньям теплые лепешки, он бормотал украденные у старшего брата полустишия с жестами, от которых дрожала корзина и его плоский белый колпак. Когда же меньшой вырос и когда зашел разговор, что пора ему месить тесто, он решительно заявил, что хочет быть актером. «Вот тебе на! Стало быть, я ни одного не упасу от заразы, — сказал расстроенный пекарь. — Словно чума… И где это они схватили ее, боже милостивый?» Но человек он был добрейший, к тому же старшему повезло на сцене, поэтому он сказал: «Что ж, иди в актеры», — и Коклен поехал учиться в Консерваторию.

Для него все оказалось труднее, чем для брата. Он работал медленнее, с большим трудом, в нем не было того блеска, того избытка сил, каким и отличался старший. Темперамент у него был более сдержанный, не сразу выливающийся наружу. Вместо того чтобы добиться успеха, вызвав один-единственный взрыв хохота, он достиг его постепенно — терпеливым трудом, напряжением воли, выработкой своей особой мимики. Старший брат помогал ему советами, поддержкой, покровительством, — он уже тогда пользовался влиянием в театре. Но то, что сперва пошло младшему на пользу, потом стало для него препятствием. Это очень страшно — всю жизнь быть при ком-то «младшим». Старший, правда, был великодушен, был для брата отцом, насколько мог, продвигал его. Но подобной индивидуальности не всегда удается стушеваться по доброй воле. Оба в одном театре, оба в одном амплуа — трудно было сохранить такое положение. Тем более, что Французская комедия — это монастырь из поэмы «Вер-вер».