Но она, вероятно, была, потому что тринадцатилетний пацан лежал сейчас в койке, весь обмотанный шлангами, как какой-то умирающий дед.

Дядя Вадим сжал огромные кулаки и посмотрел на Максима. Тот шевельнул губами.

Он вскочил с места, нагнулся над койкой и уставился в бледное, осунувшееся лицо. Да, точно, вот еще раз: губы снова пошевелились, словно парень силился что-то сказать.

– Макс! Сынок! Ты меня слышишь? Это я, дядя Вадим, говори, я здесь, рядом! – закричал он, как в старую телефонную трубку междугородней связи.

Макс что-то шептал. Дядя Вадим наклонился как можно ниже, едва не касаясь мясистым ухом трепещущих губ, и с трудом различил тихий шепот, вырывавшийся вместе с дыханием:

– Слава… тебе… о великая… Мать…

За семьдесят километров от Северосумска по коридору областной детской психиатрической больницы Михайловска размашисто шагал высокий, грузный мужчина в черной с золотом форме капитана второго ранга. За ним торопливо семенила, стуча каблуками, бледная изящная женщина, небольшого роста, со светлыми волосами; рядом с ней шла долговязая угрюмая девочка в джинсах и розовой куртке. Уже неделю все трое жили в гостинице неподалеку от госпиталя и приходили сюда каждый вечер, чтобы встретиться с лечащим врачом и услышать все то же:

– По травме ноги динамика положительная, посмотрим, как поведет себя сустав после второй операции и снятия гипса. Нет, с психикой, к сожалению, без изменений. Колем успокоительные, засыпает; когда просыпается, неадекватен, состояние сильного возбуждения. Вынуждены фиксировать. Увы, без видимых улучшений. Да, надежда есть. Нет, про вас не вспоминал. Да, можете увидеть, но только по одному, он плохо реагирует на посетителей.

Высокий офицер посмотрел на жену и угрюмо кивнул на белую дверь палаты. Сегодня была ее очередь. Дочка сидела на скамеечке у стены, глядя перед собой и выдувая из жевательной резинки мутные пузыри. Женщина вошла в палату.

Залитая толстым слоем гипса и забинтованная нога покоилась на железном каркасе. Руки и ноги сына фиксировали в запястьях и щиколотках толстые ремни, и женщина вспомнила о веревках, следы от которых еще не сошли с ее кожи. Она вздохнула и осторожно подошла к койке.

Женя очень сильно похудел за последние несколько дней. Лицо так осунулось, что кожа будто повисла на слишком узком для нее черепе и свисала, как брыли бульдога. Черные волосы метались вслед движениям головы, которой он болтал по подушке: вправо и влево, снова вправо, опять влево, и так все то время, что она на него смотрела.

– Женечка! – жалобно позвала женщина. – Сыночек! Ты меня узнаешь?

Мальчик, привязанный к койке, продолжал движения головой – влево и вправо. Взгляд был устремлен в потолок.

– Женечка…

Она подошла ближе.

Голова в сосульках жирных волос мотнулась, и бессмысленный взгляд выпученных воспаленных глаз встретился с глазами матери. Движение остановилось. Губы растянулись в широком оскале.

– Это я, мама…

Пряжки ремней звякнули от одновременного мощного рывка. Койка подпрыгнула. Загипсованная нога закачалась на железных распорках.