Сколько живу, столько не перестаю я дивиться песне соловья, — она придает весенним ночам какой-то особенный смысл. Недаром эта птаха-певунья так часто упоминается в поэзии, а на Востоке с ней любят отождествлять себя сами поэты. Поет соловей, самозабвенно отдаваясь песне. Связано это, мне думается, с тем, что соловьи мало времени проводят на родине. Уже в сентябре им приходится улетать в теплые края, а возвращаются они лишь в мае. Естественно, что на чужбине удивительные эти птицы гнезд не вьют, птенцов не высиживают и, как выходит, песни в чужой земле не поются: молчит соловей в заморских краях. Стало быть, по родине тоскует…

Думалось мне почему-то об этом, когда, поджидая Березкина, слушал, как поет в родных лесах соловей. Кажется, самозабвенную эту песню ничем не остановишь. Сидит певец где-нибудь на ветке, невидимо, рядом с подругой, высиживающей птенцов… Но знал я также и то, что в паузах, внезапно оборвав трель, соловей чутко прислушивается, и стоит поблизости хрустнуть ветке, зашуршать листве, он тут же перелетает в другое место и начинает петь уже там, отвлекая незваных гостей от своего гнезда.

Вот замолк соловей там, в овраге, — видно, как обычно, прислушивается. Но почему после долгой паузы возобновил он свою песню уже в другом месте? Что вспугнуло ночного певца? Опять долгая пауза. Вот опять на прежнем месте запел… Может, летал добывать корм для подруги, высиживающей птенцов? Мог и ночной хищник напугать.

Приложив ладонь ко рту, я крикнул по-совиному, и вскоре ко мне подполз Загайнов.

— Что там у вас? — прошептал я.

— Пока тихо.

— А почему перестал петь соловей?

— Соловей? — с недоумением переспросил солдат.

— Если кто поднимется из оврага — пропускайте. Крикни филином, а потом все ко мне на подмогу, — подтвердил я прежний приказ.

До утра пролежали мы у оврага, слушая соловьев. А когда уже совсем рассвело, я поднял ребят.

— Что, упустили шпиона? — жестко спросил я.

— Никак нет! — встрепенулся Козлов. — Всю ночь глаз не сомкнули.

Я вздохнул, хлопнул солдата по плечу.

— Да не поднимался он из оврага. Дошел до сдвинутых скал — а дальше пути нет. Выбираться наверх не решился, зная, как ждут его здесь — не дождутся наши пограничники, — я едва сдерживал улыбку. — А ты, Козлов, как бы на его месте поступил?

— Я бы рискнул — выглянул бы из оврага и, не выходя совсем, из-за куста, какое-то время наблюдал бы, как тут, наверху.

— А собака? Березкин отлично знает, как работают на границе наши следопыты с ищейками. Нет, он не стал бы так рисковать.

— Ну прямо детектив какой-то, — воскликнул в сердцах Загайнов, — то соловей не так поет, то шпион заробел, так что и нос из оврага высунуть боится. Да с чего вы, Никита Федорович, взяли, что он сюда приходил? Может, вовсе и не было его в овраге, может, и не собирался он в эту ночь границу переходить.

— Давай, Загайнов, спустимся туда, — предложил я.

— А если он там, у камней? — сразу же перешел на шепот солдат.

Пограничники рассмеялись.

— Тебя, Загайнов, об этом давно бы Ингус предупредил, — добродушно улыбнулся Дробанич.

Дробанич с Загайновым прибыли на нашу заставу недавно, но Дробанич, загоревшись мечтой стать следопытом, выведывал у меня тонкости этого непростого дела, наблюдал за Ингусом. И сейчас ему нетерпелось узнать, что там, внизу, у сдвинутых скал.