Прозрачные черви. Воплощения. Пристанище! Нет, они сейчас смотрят в шар, но они ничего не понимают! И он не сможет им ничего объяснить.

— Какая мерзость! — прошептала Светлана. Ее надо срочно вывозить с Земли, подумал Иван, иначе будет плохо, очень плохо, она близка к срыву. Но ведь упрямая, страшно упрямая, попробуй сладь с ней. Земля часть Пристанища! Так не было, врал Авварон. Но так стало. Тяжесть гнула, давила Ивана. Он смотрел в горящие красной ненавистью глазенки и видел тот смертный, потусторонний мир, из которого еле выбрался. Пристанище. Полигон!

Доигрались, проклятые выродки! Но сам Полигон-Пристанище лишь тень кувшинки на черном непроницаемом зеркале исполинского бездонного болота. Имя тому болоту — преисподняя. Да, они еще не понимают до конца, что произошло. Это конец… Нет! Нет!! Иван большим усилием отогнал мрачные мысли, он не имеет права так думать, он воин, он православный, для него уныние и отчаяние тяжкий грех, самый тяжкий изо всех! Кого Господь любит, того и испытывает.

Это лишь очередное испытание, которое надо выдержать. Надо устоять! И он не имеет права бежать с Земли. Другие имеют. А он нет!

Иван снова перевел взгляд на экраны. На Красной площади жгли из лучеметов нечисть. Но она лезла и лезла. Прямо на брусчатке лежал раненный в разодранном скафе, его будто вспороли изнутри. Раненный стонал, пытался встать. И некому было помочь, цепи смешались, все перепуталось… но никто и не думал бежать. Ребята дрались насмерть, до последнего, изнемогая, переходя в рукопашную. Нет, он не имел права бросать их. Ни живых, ни мертвых. Если это конец, значит, он умрет с ними, значит, это будет и его конец. А Светлану — на флагман!

— Глеб, — обратился Иван к Сизову, — не надо медлить, ты помнишь мою просьбу?! — Он скосил глаза на жену.

Тот отвернулся. В кабинет ворвались трое из его корпуса, вызванные по беззвучной внутренней связи. Они подскочили к растерявшейся Светлане, подхватили на руки.

— Нет! — закричала она в лицо Ивану. — Ты не смеешь! Ты не смеешь!!!

— Смею, — ответил Иван тихо. — И не хорони меня раньше времени. Ну все, Света, пора, до встречи! — Потом встал, сказал резче, ни на кого не глядя: — Все свободны!

Кешу он придержал за руку. Тот провожал взглядом альфовцев, несущих будто оцепеневшую женщину в сером комбинезоне и виновато улыбался, как мог улыбаться только он. Кеше надоело сигать через «барьеры», он устал, выдохся. Ему хотелось выйти на площадь и бить, крушить, рвать зубами, топтать, убивать, пока есть силы, пока не остыла кровь. Сдохнуть — так с музыкой! Вот только жаль бедолагу Хара, без него он пропадет, совсем пропадет в этом жестоком мире. Но Хара тоже увели, его будут, видишь ли, исследовать и изучать! Поздно. Иннокентий Булыгин, ветеран аранайской войны и беглый каторжник-рецидивист, припомнил вызолоченную адмиральскую каюту, тяжело вздохнул — только, понимаешь, начали в три этапа выполнять задуманное, только разохотились с усатым и важным стариком-адмиралом, а его снова выдернули, отозвали… все Иван! Ну, да Ивану виднее! А ему, стало быть, пришла пора Богу душу отдавать. Так и не повидав родных местечек, земелюшки родимой. Ну ничего, Господь простит, он мудрый и жалостливый.