Сметку Костоправ ценил превыше всего.

— А коли так, забудем об этом. Когда он очухается, держи язык за зубами.

С этими словами Костоправ продолжил осмотр. По правде сказать, паше открытие не было таким уж из ряда вон выходящим. В Анналах описывались случаи, когда в Отряд вступали переодетые женщины — как правило, правда раскрывалась после их гибели.

Но все же… мне было как-то не по себе.

— Так вот, о твоих Анналах. Мне не нравится, что о тебе там говорится больше, чем об Отряде.

— Что?

Я не понял.

— Я имею в виду, что ты решительно все замыкаешь на себя. Кроме разве что отдельных выдержек и выписок, позаимствованных из книг Госпожи, Бадьи или Одноглазого, ты почти ничего не пишешь о событиях, в которых не участвовал или которые не видел собственными глазами. Ну скажи на милость, какого рожна там беспрерывно описываются твои повторяющиеся кошмары? Тут ты точен, а вот описания местности у тебя хромают. Если не считать Деджагора. Если я и могу представить себе здешние края по твоим описаниям, то лишь потому, что видел их сам.

Перво-наперво мне захотелось вступиться за свое любимое детище, подвергшееся столь жестокому поруганию. Но я держал рот на замке, так как спорить по таким вопросам — дело неблагодарное, все равно, что учить свиней пению. Меньше будешь вякать — меньше шишек набьешь. Автор должен доверять своей музе, даже ежели она припадочная и хромая. Кстати, нечто подобное я слышал от самого Костоправа — раза два за все эти годы. Но напоминать ему об этом не стал.

— Кроме того, тебе не мешало бы писать покороче.

— Покороче?

— Вот именно. Порой тебя пробирает словесный понос.

— Постараюсь иметь это в виду. Тебе не кажется, что нам не мешало бы его… ее чем-то прикрыть?

Кажется, Костоправу было и еще что сказать насчет моих Анналов, но он тоже испытывал некоторую неловкость. И согласился сменить тему.

— Пожалуй, ты прав. Переломов нет, важные органы не повреждены. У Госпожи вон в том сундуке наверняка сыщется какая-никакая старая одежонка. Может, будет малость великовата, но…

— Я думал, мы решили скрывать, что Дрема девица.

— Когда ты в последний раз видел Госпожу в платье?

Тут он в точку попал.

Я открыл сундук.

— Давай, — проворчал Костоправ, продолжая рассматривать Дрему, — натяни на нее поживее какие-нибудь портки, пока не пришла моя ненаглядная.

Мы успели как раз вовремя. Явилась Госпожа, причем в дурном настроении.

— Я не нашла ничего полезного. Ничего! Как он?

— Основательно покалечен, истощен и простужен: видать, долго провалялся на непогоде. Но в остальном все в порядке. В физическом отношении.

— А в душевном — нет?

Госпожа уставилась на Дрему. Глаза его были совершенно пусты. Костоправ хмыкнул:

— Он в коме. Хотя и с открытыми глазами.

— Кстати о коме и всем таком прочем, — встрял я. — Наш драгоценный пожарничек наконец проснулся и, судя по тому, как он на меня взглянул, осознает происходящее.

Мне показалось, будто щека Дремы дернулась, по скорее всего то была игра света и тени.

— Плохо, — сказала Госпожа. — А я-то предвкушала спокойный вечерок.

— Что будем делать с Дремой? — спросил я.