— А почему он вот это не забрал? — Ассад указал на коробку с надписью «Петер Хан», которую держал под мышкой.

— Но это же просто бумажки, которые Марта зачем-то вздумала собирать. Кстати, уже после того, как тот человек признался в убийствах. Я помогала ей собирать вырезки, раз ей так нравилось. Вероятно, тот, кто приходил, посчитал их неважными. Да так оно и есть на самом деле.

Напоследок они спросили у Иветты о ключе от летнего домика и о том времени, когда произошло убийство. Но об этом Иветта сказала только, что с тех пор, во-первых, прошло уже двадцать лет, да к тому же и вспоминать о таком событии не очень-то приятно, так что она постаралась поскорее все это забыть.

Затем пришла сиделка, и они распрощались.

На прикроватном столике у Харди стояла фотография его сына — единственная вещь, напоминавшая, что у этого неподвижного тела с резиновой трубкой для отвода мочи и сальными, свалявшимися волосами когда-то в жизни было не только то, что могли ему дать аппарат искусственного дыхания, постоянно работающий телевизор и хлопочущая сиделка.

— Долго же ты сюда собирался, — произнес больной, устремив взгляд на воображаемую точку, находящуюся на высоте примерно в тысячу метров над хорнбэкской клиникой спинномозговых травм. С этой высоты открывается настолько широкий обзор, что если однажды рухнуть оттуда всей своей тяжестью, то можно больше не проснуться.

Карл попробовал найти подходящую отговорку, но бросил эти попытки. Вместо ответа он взял фотографию в рамочке и сказал:

— Я слышал, Мадс поступает в университет.

— И от кого же ты это слышал? Мою жену, что ли, трахаешь? — ответил Харди, даже не сморгнув.

— Харди, что ты несешь? Я знаю, потому что… Ну, не помню, в полицейском управлении кто-то говорил.

— А куда подевался твой маленький сириец? Никак его вышвырнули назад в песчаные барханы?

Карл хорошо знал Харди. Все это была светская болтовня.

— Ну ладно! Коли теперь уж я тут, скажи, что у тебя на уме. Впредь я буду приходить почаще, — пообещал Карл. — У меня был отпуск, ты же понимаешь.

— Видишь на столике ножницы?

— Вижу.

— Они всегда там лежат. Сестры режут ими бинты и клейкую ленту, которой прикрепляются мои зонды и иглы. С виду они вроде бы острые, как тебе кажется?

Карл посмотрел на ножницы:

— Да, довольно острые.

— Не мог бы ты взять их и воткнуть мне в шейную артерию? Я был бы очень тебе благодарен! — На лице Харди промелькнула усмешка. — В одном плече у меня вроде бы что-то дрожит. Кажется, это под самой плечевой мышцей.

Карл наморщил лоб. Значит, Харди показалось, будто там что-то дрожит. Бедняга! Хорошо бы, если так!

— Почесать тебе там?

Карл отвернул угол одеяла и подумал, надо ли спустить пониже рукав или почесать через ткань.

— Черт возьми, бестолковая ты башка! Не слышишь, что ли, что я сказал? Там дрожит. Ты что-нибудь видишь?

Карл сдвинул рубашку. В прежние времена Харди всегда следил за тем, чтобы выглядеть привлекательным, ухоженным и загорелым. Сейчас его кожа, сквозь которую проступали голубые жилки, была белой, как творог.

Карл прикоснулся к его руке выше локтя. Там не осталось ни одного мускула, на ощупь рука напоминала хорошо отбитый кусок мяса. Никакого дрожания он не почувствовал.