Тридцать лет спустя один из авторов писал в «Журнале торговли»: «Наши бумажные деньги в том виде, в каком они существуют сейчас, представляют собой невыносимое неудобство, недостойное гения такой амбициозной нации, как американская». Один банкир из Айовы вспоминал: «Царила полная неразбериха со всем тем хламом, что в те далекие дни плавал вокруг в качестве денег».

Именно это и оставалось — вылавливать нормальные деньги в мутной воде, среди обломков кораблекрушения разорившихся или находящихся в плохом состоянии банков, а также среди банков, которые никогда не существовали или планировали исчезнуть. Система Перкинса была бессильна помешать этому, и никто не мог придумать альтернативы. Монеты были еще более корявыми и трудноразличимыми, чем когда-либо, а Монетный двор почти ничего не выпускал.

Прямые подделки стали случаться реже в условиях «американской системы», как на то и надеялся Перкинс: на его банкнотах размещалось слишком много сложных элементов, чтобы их мог воспроизвести один человек: оттиски, полученные на станках для нанесения орнамента: изощренные виньеты, выгравированные искусными художниками: профессиональное тиснение букв. Но его доллары стали жертвами собственного успеха. Иезекииль Найлс[80], чей «Реджистер» в начале XIX века больше всего подходил в США на роль общенационального еженедельника, жаловался в 1818 году, что и двух дней не проходило без того, чтобы ему не подсовывали фальшивку. Он больше винил в этом банки, чем фальшивомонетчиков: именно банки породили искушение, перед которым было невозможно устоять.

Неожиданным результатом долларовой системы Перкинса и наплодившихся слабых банков, возникших для того, чтобы воспользоваться ее благами, был растущий рынок старых пуансонов и печатных пластин, произведенных по правильному стандарту, но оказавшихся избыточными. Было нетрудно сфабриковать модель банкноты, которая и в самом деле выглядела лучше, чем подделка, используя незаконные печатные формы, украденные у типографов или купленные на аукционах, где распродавалось имущество обанкротившихся банков. Подложные банкноты могли иметь название реально существовавшего банка, не утруждая себя задачей соответствия подлинным деньгам. Печатались и переделанные купюры с подлинных печатных форм, в которых меняли название банка с потерпевшего крах — как говорили, «лопнувшего» или поиздержавшегося — на процветающий: это легко сделать в условиях, когда много банков носят имя Фермерского банка «X» или Коммерческого банка «Y». Неудивительно, что даже в законопослушной Айове поддельные банкноты поставляла четверть народонаселения ее тюрем.

Подобно Найлсу, публика была склонна винить банки — Господь создал преступников, но банки создали для них благоприятные условия. И это было отнюдь не единственное их прегрешение. Пронырливые банкиры вроде Эндрю Декстера не способствовали росту доверия к ним населения. Банк из одного штата мог договориться запускать в обращение банкноты другого далекого банка в собственном округе и наоборот: местный банк принимал бы эти банкноты по номиналу, но отказывал в обмене на золото и серебро. В банке Дарьена в Джорджии всякий, кто хотел получить в обмен на свои банкноты звонкую монету, должен был лично явиться в кассу и поклясться в присутствии надлежащих свидетелей, что все они — банкнота за банкнотой — составляют его личную собственность. При этом в число свидетелей входили мировой судья, кассир банка и пять человек из числа правления. С каждой банкноты взималась пошлина в размере $1,375.