Полновесные, блестящие монеты редко задерживались в колониях, прежде чем пройти по кругу и окольными путями атлантической торговли отправиться назад: в затерянной на краю земли и забытой Богом Америке оставались лишь отбросы монетных дворов мира. Даже испанские доллары, которыми пользовались ее жители, здесь теряли около четверти своего веса. Многие деньги были очень старыми, истертыми на протяжении долгих лет хождения у бесчисленных владельцев, с едва различимыми надписями. Новые же в местном климате увядали очень быстро, и это никого особо не беспокоило. Крепкие руки могли разломать испанский доллар пополам, выскоблить его серебряные внутренности и соединить две половинки капелькой свинца или ртути. Монеты кромсали, сжимали, просверливали и набивали. «Пропотевшие», они часами тряслись в мешке, а вес, который терялся по ходу, накапливался в швах. С ободка монет могли снимать стружку. «Мне горько говорить об этом, — писал в 1699 году из Нью-Йорка граф Белломонт, — но это святая правда: англичане здесь столь беспутны, что я не отыскал ни единого заслуживающего доверия человека, с которым можно было бы иметь дело. Я был вынужден нанять в качестве секретаря собрания на эту сессию одного малого, которого давеча осудили в этом городе за порчу монеты».

Но даже такие монеты имели определенный флер, подобно толпе второсортных европейских венценосных особ сомнительного происхождения, что отправили все эти деньги прозябать в Америку. Сюда доходили исключительно монеты королевских дворов — их ценность то падала, то взмывала вслед за завоеваниями и союзами; их титулы читались подобно Готскому альманаху в Руританской империи мировой торговли, а генеалогические древа вновь и вновь пересекались в кровосмесительных связях прошлого. Здесь были реалы и кроны, дукаты и дукатуны. Небольшие султаны, взятые из оборота в арабской Северной Африке, известные колонистам под именем берберских дукатов. Приплывали муидоры и пистарины, изредка встречались мелкие серебряные османские цехины или чекены с изящным полумесяцем на реверсе. Громадные немецкие серебряные каролины с толстым королем в парике на аверсе. Из крошечного Ливорно пробивались пеццо, скудо — с острова Мальта в Средиземноморье. Флорины приходили из Южной Германии, денежные суммы из Китая в пагодах, по странному стечению обстоятельств — из Мадраса. Были в ходу английские гинеи французские и испанские пистоли а также голландские гульдены. Большой популярностью пользовались португальские жоао и монеты в половину жоао, двоюродные братья всех реалов Испании и те же испанские доллары, которые процветали со времен графа Шлика и теперь, равно как их повелители Габсбурги, приспособились к особым условиям империи: мексиканский доллар с изображением Геркулесовых столпов и девизом «дальше предела»: центрально-европейский талер: севильский доллар, доллар с лебедем, доллар с шаром и голландский доллар с собакой, которую прочили во львы.

Даже с этим ворохом лоскутов сомнительного достоинства наличности всегда не хватало. Американцы страдали от хронического недостатка мелких разменных денег, а большинство монет были крупноваты. В каком-нибудь захудалом американском салуне благородный муидор или чекен мог претерпеть последнее унижение в виде разрубания на куски. Этот сорт разменной монеты, по форме напоминавшей треугольный кусок сыра, был известен под метким прозвищем «острые деньги». Например, целый испанский серебряный доллар разрубали на два полудоллара, четыре четвертинки или восемь осьмушек, будто куски пирога, — привычка так прочно укоренившаяся в американской культуре, что даже теперь во вроде бы десятичной денежной системе США нет двадцатицентовых монет. Лишь 25-центовый четвертак, который многие американцы упорно называют «два куска», а некоторые местные фондовые биржи в 1998 году продолжали объявлять цены в «такой-то восьмой» доллара.