— Вера, чего они там бесятся? Одни?

— Да нет, — пояснила дочь, — там Сережа Станкевич пришел, вот и затеяли игру в фанты…

Анна Романовна долго озирала свое отражение в зеркале…

— Сын за грехи отца не в ответе. А Сережа хороший мальчик. Фанты — так фанты. Пусть играют, я не против…

Младшие дочери быстро подрастали, обещая вскоре сделаться завидными невестами, а в жалкой каморке никем невидимая, проклятая и презираемая, не жила, а мучилась в страшном одиночестве вторая дочь Анны Романовны, ни в чем никем не прощенная…

— Мама, — как-то намекнула графиня Девиер, — неужели тебе совсем не жалко и без того несчастную Анечку?

— Нет, — жестко ответила мать, — совсем не жалко…

Милая чистенькая горничная вошла к ней со смехом:

— Какой-то странный господинчик там… просится.

— Почему «странный»? — спросила Анна Романовна.

— Да вроде пыльным мешком из-за угла пришибленный. Еще не старый, а лысина — во! — словно дыра от микитры, хоть на плетень вешай… Явный неудачник!

— Мы все, дорогая, неудачники. Проси его…

Явился жалкий, пугливый человек в затерханном мундирчике чиновника, назвался Егором Андреевичем Геннеманом.

— Сын благородного кассира из Смольного института благородных девиц, состоящий экономом в том же заведении. Честь имею!

— В этом не сомневаюсь, — с иронией отвечала Анна Романовна. — Но… что привело вас ко мне, господин Геннеман?

Геннеман с откровенностью, какой от него, казалось бы, и нельзя было ожидать, цинично заявил, что ему известно о той грязной истории, что случилась в доме благородных дворян, и, зная о положении опозоренной отцом Анны Федоровны, он просит у мадам Энгельгардт дочерней доли приданого, а заодно уж руки и сердца несчастной дочери.

Ну, что ж! В данном случае даже цинизм уместен.

— В руке дочери не отказываю, а что касается сердца, так это уже ваша забота, милейший, — сухо ответствовала Анна Романовна. — Я этой дочерью не дорожу, пусть она станет для вас кассиршей или экономкой, мне безразлично. Впрочем, сударь, согласия на брак с вами добивайтесь у нее сами…

Как и следовало ожидать, отказа не последовало, ибо Анна Федоровна была рада вырваться из домашней неволи и навсегда покинула родительский дом, ставший для нее темницей. Анна Романовна, избавившись от ненавистной дочери, не скрывала удовлетворения и выразилась с простонародной ясностью:

— Девка с возу — кобыле легче. Бог с ней…

Только успела она избавиться от второй дочери, как загорелось любовью сердце третьей — Полины. Девушка плакала, капризно топала туфелькой, крича матери:

— Любила и буду любить назло всем. Люблю, люблю, люблю!

Для матери это было новым потрясением. Сережа Станкевич из милого мальчика-кадета превратился в офицера, он служил в полку «желтых кирасир», юноша был мил, умен, очарователен. Молодые давно объяснились в любви, последнее слово оставалось за матерью, но Анна Романовна и слышать ничего не хотела об их браке — подлость Станкевича-старшего не была ею забыта.

— Любовь… Этого мне только и не хватало! Отцу отказано от моего дома, так теперь его сыночек прозвонил сердце моей Поленьке своими злосчастными шпорами…