— Кто это там? Он вернулся?

Если бы мальчик мог пошевелиться, то зажал бы уши. Кажется, ему удалось сделать вдох, но в остальном он оставался беспомощен. Загромыхало окно, за этим последовали очередная серия вспышек света и нетерпеливый топот у входной двери. Послышался срывающийся голос бабушки:

— Он здесь по мою душу. Это от него свет, от его глаз. Червяк снова собрал его из кусочков. А ведь я вроде бы раздавила эту тварь.

— Успокойся, ради бога, — просил дед. — Говорю же тебе, я больше этого не вынесу.

— Нет, ты смотри — как это его восстановили? — не унималась бабушка.

Она произнесла это с таким смятением и мольбой, что Дэвид ужаснулся: что если и он сам поддастся этим чувствам? Но, как ни странно, страх отрезвил его.

Мальчик ощутил вялость, мысли в голове путались, как скомканное одеяло, под которым он лежал. Бабушка тем временем категорично заявила:

— Он был здесь.

— Да иди ты спать, в самом-то деле, — протянул дед.

Дэвид не знал, долго ли он ждал, когда она наконец закроет окно. После того как кровать жутким скрипом возвестила о том, что бабушка улеглась, казалось, наступило затишье. Тревога не оставляла его, пока ему не удалось найти объяснение этим загадочным событиям: он во сне услышал бабушкин голос, а все остальное — почудилось. Приняв такое решение, мальчик позволил дремоте овладеть собой.

На этот раз его разбудил дневной свет, при котором все события ночи казались нереальными, по крайней мере Дэвиду. Бабушка же выглядела так, будто в чем-то сомневалась. Она настояла на том, что сама приготовит завтрак, даже деду не позволила помочь. Когда с едой было покончено, пришло время вызывать такси. Дэвид сам спустил по лестнице чемодан и протащил его на колесиках к машине мимо рождественских декораций, которые при солнечном свете казались пыльными и поблекшими. У ворот дед с бабушкой обняли его, а бабушка еще раз прижала к груди, как будто забыла, что мгновение назад это сделала.

— Приезжайте снова к нам поскорее, — произнесла она неуверенно — возможно, оттого, что отвлеклась, бросив взгляд на улицу и на крышу.

Дэвид решил продемонстрировать, что стал мужчиной.

— Его не было там, бабуля. Это был просто сон.

Лицо ее затряслось, а глаза…

— Что такое, Дэви? О чем ты говоришь?

Внезапно он с ужасом понял, что просчитался, но теперь не оставалось ничего другого, как ответить:

— Прошлой ночью ничего такого снаружи не было.

Губы у бабушки слишком сильно дрожали, чтобы удержать торжествующую улыбку.

— Так ты тоже его слышал!

— Нет, — запротестовал было Дэвид, но мать уже схватила его за руку.

— Довольно, — заявила она таким тоном, какого раньше он никогда у нее не слышал. — Мы опоздаем на поезд. Берегите друг друга! — выпалила она родителям и запихнула Дэвида в такси. Всю дорогу, пока они ехали по улицам, полным безжизненной рождественской мишуры, а потом тряслись в поезде, у нее не нашлось для Дэвида других слов, кроме как:

— Оставь меня в покое.

Мать, вероятно, сердилась на него за то, что он напугал бабушку. Дэвид вспомнил об этом два месяца спустя, когда бабушка умерла. На похоронах он думал о том, каким тяжелым должен быть ящик с ее телом, который несли на плечах четверо мрачных мужчин. Исполненный сознания своей вины, мальчик сдерживал слезы все время, пока дедушка плакал на груди у мамы. А когда Дэвид хотел бросить горсть земли на опущенный в яму гроб, свирепый порыв ветра смел землю с его ладони, словно сама бабушка сдула ее своим гневным дыханием. В конце концов машины вернулись к дому, теперь только дедушкиному, где множество людей, которых Дэвид прежде не встречал, ели бутерброды, приготовленные его матерью, и один за другим повторяли, как он сильно подрос. Мальчик понимал, что должен притворяться, и жалел, что мать на целых два дня отпросилась с работы, чтобы переночевать у деда. Но когда гости ушли, он почувствовал себя еще более одиноким. Дедушка прервал тягостное молчание словами: