– Я не могла допустить, чтобы они отвечали за мои грехи, Луциус.

– Да, – он снова потер глаз – тот начал слезиться. – Да. Наши дети отвечают за наши грехи. Все так, Лена.

Он встал – королева осталась стоять перед ним на коленях.

– Жду тебя на обеде, – проговорил его величество и удалился, не оглянувшись.

Королева Магдалена постояла, опустив голову на кровать, еще хранившую тепло мужа. То ли молясь, то ли прощаясь.

Встала, открыла ящик стола, нашла аптечку. И приняла медленно убивающий яд – давно, очень давно он хранился у нее, еще с первого года их супружества с Луциусом. Когда она хотела убить ту, которая отняла у нее счастье.

Яд действовал безболезненно и останавливал сердце. Королева посетила обед – два чужих человека, сидящих напротив в давящем зале и напоказ, для слуг, обсуждающих ее сегодняшнюю поездку. Позвонила брату, послушно смеялась над его вечными шутками и клялась поскорее приехать навестить племянников. Позвонила детям и долго общалась с одним и другим, вспоминая, какими маленькими они были, когда появились на свет: Лени шел очень трудно, орал на весь дворец и замолчал, только когда она дала ему грудь, а Лори сопел тихо и смотрел на нее чернющими глазами – и улыбался нежной и бессмысленной младенческой улыбкой. Каждого она кормила почти до трех лет – не могла отказаться от зависимости, от того самого ощущения медитативной близости и счастья, известного каждой кормящей матери.

Вечная ее любовь, дети, ради которых она готова была бы и весь мир погубить, если бы это было необходимо. Маленькие, доверчивые, любящие ее беззаветно и искренне, даже когда стали взрослыми мужиками с рыжей щетиной и грубыми голосами.

За ужином супруг хмуро поглядывал на королеву – и она молилась, чтобы не заподозрил ничего, чтобы не решил ее прочитать, дал уйти с достоинством.

Ее величество королева Магдалена Инландер, урожденная Блакори, дочь Белого Целителя, умерла во сне в возрасте пятидесяти двух лет от внезапной остановки сердца. Нашли ее одетой в лучший пеньюар, причесанной, с обручальным и венчальным браслетами на правой руке. На спокойном лице почившей дочери Воздуха все еще блестели слезы.

13 января, пятница

После ухода короля Инляндии Люк подозвал дворецкого, предупредил, что будет обедать в Вейне, поднялся в свои покои, стянул рубашку и развалился на кровати. Нужно было спать, но он не мог: на душе было погано и тревожно.

Не привык он проигрывать, а чем, как не проигрышем, можно назвать ситуацию, когда он узнал, кто преступник, но не узнал почему? И если по поводу покушений на себя он мог сделать предположения – и делал их, – то с мотивацией убийств аристократов было глухо и даже опереться было не на что.

Черт бы побрал эти темные омуты королевских тайн!

Мозг никак не мог смириться с тем, что перед отгадкой захлопнули дверь, – и он, Люк, не полезет туда, хоть и мог бы. Не из чувства самосохранения, нет, – когда это оно было ему свойственно? – а из мрачного понимания, что некоторые двери нужно оставлять закрытыми.

Его светлость то замирал, почти погружаясь в дрему и силой заставляя себя забыться и не задавать вопросов, то поднимался и принимался хмуро, с оттяжкой, курить, бросал сигареты, вертел телефон и наливал себе коньяк – напиться было бы лучшим выходом. Но и алкоголь казался пресным и ненужным, и он, сделав пару глотков, отшвыривал бокалы.