Я поморщился:

– Ультравиб-батарея сделала из Цзян Цзяньпина кашу-размазню, нанобы уничтожили Хансена и Крукш…

– Твоих лю…

– Я тебя и в первый сучий раз расслышал, Айзек.

– Да? Ну извини. Я просто удиви…

– Профессионализм ни на что не влияет, и ты об этом прекрасно знаешь. Ты эту песенку можешь идти продать для роликов Лапине. Машины и везение – вот и все, что определяет на Санкции IV, жить тебе или умереть.

Смотри, ищи, найди этого говнюка.

И сохраняй спокойствие.

– На Санкции IV и в любых других войнах, – негромко сказал Каррера. – Тебе должно быть об этом известно лучше, чем кому-либо. Такова суть игры. Если не хотел играть, не надо было садиться за стол. В «Клин» идут не по призыву.

– Айзек, да вся долбаная планета была призвана. Ни у кого больше нет выбора. «Раз в стороне не остаться, уж лучше стрелять из большого калибра». Это, если тебе интересно, как раз был куэллизм.

Он хмыкнул:

– Просто здравый смысл, как по мне. Эта сука, похоже, сроду ничего оригинального не сказала.

Вот оно. Мои обостренные тетраметом нервы напряглись. Вот тут.

Узкий край какого-то творения человеческих технологий, выхваченный из темноты осветительной ракетой, – острые углы посреди сплошных закруглений. Бок рамы импеллера. Я поднял к плечу «санджет» и прицелился. Медленно процедил ответ:

– Она же была не философом, Айзек. Она была солдатом.

– Террористкой она была.

– Это вопрос терминологии.

Я нажал на спусковой крючок. Пламя пронеслось над впадиной центральной площадки и отразилось от кромки. На корпусе что-то взорвалось, вниз посыпались осколки. Угол моего рта тронула улыбка.

Дыхание.

Только оно меня и предупредило. Бумажный шелест дыхания, еле различимый в наушнике. Затрудненное от физического усилия, сдерживаемое дыхание.

Ё…

Что-то невидимое разбилось над головой, залив меня светом. Еще что-то невидимое со звоном ударилось о лицевую пластину, оставив крошечную светящуюся зазубрину. Такими же ударами осыпало и корпус экзокостюма.

Граната!

Инстинкт тут же заставил меня повернуться вправо. Позже я понял почему. Это был кратчайший путь от позиции Карреры до моей, ведущий вдоль выступа, окольцовывавшего причальный док. Разговаривая со мной, Каррера преодолел треть этой окружности. Бросив запутавший меня импеллер, который в любом случае выдал бы его, он все это время полз ко мне. Когда он двигался, то разыгрывал гнев, чтобы замаскировать физическое напряжение, а когда останавливался, сдерживал дыхание. Решив, что подобрался достаточно близко, залег и стал ждать, когда я выдам себя выстрелом из «санджета». Многолетний опыт вакуумных боев продиктовал ему выбор оружия – единственного, которое невозможно засечь.

Практически безупречно.

Он возник в пятидесяти метрах от меня, точно летающая версия Могильера, каким я видел его на морском берегу. Из правого кулака торчало узнаваемое дуло «санджета», в левом был зажат электромагнитный гранатомет «Филипс». Хотя засечь ее я и не мог, я понимал, что вторая граната уже летит в моем направлении.

Я врубил импеллеры и сделал кувырок назад. Корпус корабля исчез из вида, затем снова вплыл в поле зрения. Отброшенная струей движка граната взорвалась, пролившись дождем шрапнели. Я почувствовал, как осколки вонзились в ногу и ступню – внезапное онемение, сменившееся болью, словно мою плоть снова резали бионити. Давление в костюме упало, в ушах заломило. Полисплав покрылся дюжинами выбоин, но устоял.