— Вот уж нет, — с кривой улыбочкой сказал Лаврик. — Бериевская подозрительность — она себя порой оправдывает. Когда уезжали, я сбросил сообщение одному надежному парню: куда едем, зачем, почему. Но поднимет он тревогу... — Лаврик глянул на часы, — только через двадцать шесть минут, когда не сможет со мной связаться. А нам могут и не дать столько времени, не продержимся. Если у них есть газ... Да если даже и нет газа... Многовато их тут даже для нас...
И тут же все изменилось резко — одно из двух окон, оставшееся целым во время заварушки, брызнуло осколками стекла, противоположная стена вмиг покрылась десятками пулевых выбоин — работало множество стволов. Огонь был такой, что Мазур и носа не рисковал высунуть из-за простенка. Очень похоже, у осаждающих что-то изменилось, и они получили какой-то другой приказ — плотный огонь на поражение, тут и гадать не стоит. В голове пронеслось: живыми мы кое-кому очень нужны, но на крайний случай и мертвыми вполне устраиваем. Возможно, в столице случилось что-то, заставившее неизвестного дирижера поменять планы. Но даже если спешит подмога, продержаться при таком соотношении сил можно лишь чудом...
В дверь чем-то били — и долго ей не выстоять, хлипка... Огонь не прекращался. Мазур не видел площади, но не сомневался: под прикрытием огня идут атакующие, на подмогу тем, кто уже проник в здание — это азбука. И их слишком много...
Справа что-то тяжело упало на пол. Мазуру хватило одного взгляда, чтобы понять: он остался один. Снайпер. Аккуратная дырочка в правом виске Лаврика, застывшее лицо, остановившийся взгляд... Конечно, снайпер...
Он не чувствовал ни боли, ни тоски — только то самое безмерное одиночество, заполнившее весь мир. Слишком давно, сорок с лишним лет был внутренне готов к такому финалу. Вы что, канальи, собрались жить вечно? Он и так со своим веселым и беспокойным ремеслом очень уж долго задержался на этом свете — другие ушли совсем молодыми, свои и враги...
Под непрекращающийся треск очередей, покрывших выбоинами три стены и потолок, под неумолчный град обрушившихся на дверь ударов он попытался придумать хоть что-то — даже в его пиковом положении можно что-то придумать. Но что? Дождаться, когда окончательно вынесут дверь, и те, на улице, прекратят огонь, чтобы не задеть своих, шарахнуть гранату — только одну, вторая самому нужна! — и попытаться прорваться в коридор, не представляя, что делать дальше? Ничего другого и не предпринять...
Взять вторую гранату у Лаврика...
Он упал на пол, прополз несколько шагов.
И замер, почувствовав несколько тупых ударов в поясницу. Успел подумать: здания на той стороне площади гораздо выше, есть в три, есть и в четыре этажа, они могли бить сверху вниз, нашли точку, откуда простреливается вся комната...
Боли не было, но он не чувствовал нижней половины тела, будто ее и не было. Упершись в пол руками, рывком перевалился на спину, отметив, что огонь прекратился, но в дверь молотят по-прежнему, уже вылетели две филенки...
Боли не было, но словно бы и не было тела ниже пояса. Увидев на животе, на белой совсем недавно рубашке выходные отверстия, он подумал отрешенно и холодно, как о ком-то постороннем: позвоночник, дело ясное...