Рассудив, Людовик решил: «Франсуаза!»
Ямайка, Порт-Ройал.
Недолгий остаток мая и начало лета Олег провёл в безделье, как, впрочем, и большинство капитанов — губернатор Модифорд получил указания из Лондона временно отменить все капёрские поручения против Испании.
Пираты заскучали, проедая и пропивая награбленное, а Морган долго ярился, ругая на чём свет стоит и короля, и лордов.
Он-то собирался сразу, не медля, идти на Панаму, тем более что теперь, после успешного похода в Маракайбо, к нему присоединятся многие. Но не судьба.
В расстроенных чувствах Генри с женой отъехал в своё имение Терра-де-Данке (вскоре перекрещённое в Морганс-Вэлли), что в Кларендоне.
Буду изображать плантатора, с горечью говорил он перед отъездом, и постигать убогие радости деревенской жизни…
Прочие капитаны или предавались разгулу, или охотились на быков, высаживаясь на Кубу, или промышляли торговлей кампешевым деревом и черепаховыми панцирями, шкурами да всякой сарсапарильей, кошенилью и прочим товаром.
Сухов и сам уже подумывал, а не заняться ли ему куплей-продажей, вот только не тянул его бизнес к себе, не видел он себя в роли купца.
Выбор за него сделала судьба, явившаяся однажды на борт «Ундины» в образе худощавого человека лет сорока, одетого опрятно, хотя и небогато.
Чёрные с просинью волосы выдавали в нём изрядную примесь индейской крови. Метис представился доном Хусто де Альварадо, и Олег молча вытянул руку, указывая путь в каюту капитана.
Убедившись, что дверь закрыта, дон Хусто открыл саквояж, принесённый с собою, и вынул оттуда статуэтку индейского божка, клыкастого, с выпученными глазами и скрюченными конечностями.
Статуэтка даже на вид казалась увесистой, а здоровенные изумруды, сверкавшие в глазницах божества, сами по себе тянули на тысячи песо.
— Что это? — спокойно спросил Сухов.
Де Альварадо криво усмехнулся.
— И для вас, капитан, и для меня, — сказал он, — это языческий идол, мерзкий кумир. Моим отцом был краснокожий воин, а матерью — монахиня из Андалузии. Я — католик, и к вере моих предков отношусь с равнодушием. Эта фигурка — из кованого золота, и таких осталось ещё немало…
— Ах, вон оно что… — протянул Олег. — Вы кладоискатель! Или, вернее говоря, грабитель могил. Я прав?
— Вы правы, — безразлично пожал плечами дон Хусто. — Единственное отличие от обычных копальщиков заключается в том, что я точно знаю, где искать сокровища. На побережье Юкатана есть приметное местечко, вот от того местечка следует двигать строго на запад. Миль двадцать надо прошагать, а там будут и храмы, и пирамиды… И золото. Много золота!
— А почему тогда вы пришли ко мне? Коль уж вам точно известно, куда ткнуть лопатой.
Де Альварадо покачал головой.
— Я не нуждаюсь в золоте, капитан, — проговорил он снисходительно, — поскольку живу в достатке, и того, что я имею, мне вполне хватает. У меня иные интересы. К вам я обратился лишь потому, что наслышан был о вашей приверженности таким понятиям, как честь и достоинство. А я сам… Надеюсь, вы не донесёте на меня в инквизицию?
— С чего бы вдруг?
— С того, капитан, что я — чернокнижник. Знаю-знаю, что вы хотите мне сказать! Как же так, мол, католик — и колдовство?! Никакого колдовства, капитан. Чёрная магия, ворожба и прочие занятия подобного рода — удел невежественных людей, обуянных гордыней или испытывающих страх. Я, скорее, учёный, который, скажем так, добивается высоких целей низкими средствами. К примеру, я стащил из одного монастыря в Италии подлинники некоторых арабских рукописей, римских свитков и даже египетских папирусов. А Юкатан… — Дон Хусто снова полез в саквояж и осторожно выудил оттуда объёмистый пакет. Развернув его, он достал стопку листов… э, нет — то был один длинный лист, сложенный гармошкой, ярко раскрашенный и испещрённый заковыристыми иероглифами. — Это хуун, кодекс майя. Он сделан из аматля — бумаги из коры фикуса.