— Как ты себя чувствуешь? — Латч наклонился ко мне, встревоженно вглядываясь в лицо.

Я приложил к затылку носовой платок, посмотрел на него. Там была кровь — чепуха, пятнышко.

— Латч, что произошло?

Он ухмыльнулся. Усмешка была кривоватая, но все-таки настоящая.

— Флук, стрелок из тебя никакой. Я два раза видел тебя в тире вместе с группой. Ты боишься оружия.

— Откуда ты знаешь?

— А ты плотно закрываешь глаза и съеживаешься, прежде чем нажать на курок. Я сидел вполоборота к тебе, и увернуться было легко. При повороте пушка ушла ко мне под руку. Тогда я ударил тебя плечом, и ты грохнулся затылком о дверную стойку. Тебя сильно повредило?

— Я тебя не застрелил!

— Ты мне порвал рубаху к чертовой матери. Я спокойно сказал:

— Будь ты проклят.

Он откинулся на сиденье, сложил руки, и стал смотреть на меня.

Смотрел долго, пока я не спросил:

— Чего ты ждешь?

— Жду, когда ты сможешь вести машину.

— И что тогда будет?

— Вернемся в клуб, — Нет, выкладывай: что ты собираешься делать?

— Думать, — сказал Латч. Открыл дверцу, вылез, обошел вокруг машины.

Скомандовал:

— Пересаживайся.

Пистолет был у него в руке. Латч не целился в меня, но пушка была на взводе. Я пересел на водительское место.

Ехали медленно. Латч не разговаривал. Я с ним не вязался. Он делал именно то, о чем сказал — думал. Один раз я снял руку с руля. Он сейчас же посмотрел на меня. Я ощупал шишку на затылке и положил руку на баранку — до времени нельзя было дергаться.

Остановились перед клубом, и Латч приказал:

— Ступай наверх, в мой номер. (Мы жили в комнатах над залом.) Я пойду за тобой, пушка у меня в наружном кармане. Если кто остановит, не тяни время. Отделайся поестественней и шагай наверх. Я-то не боюсь оружия и выстрелю, если не будешь делать, что сказано. Сомневаешься?

Я посмотрел ему в лицо. Сомневаться не приходилось.

— Ладно, хорошо, — сказал я и пошел. Никто с нами не заговорил. Когда мы пришли в комнату Латча, он приказал:

— Давай в этот шкаф.

Я открыл рот, чтобы сказать кое-что, но решил заткнуться. Влез в шкаф и закрыл дверцу. Там было темно.

— Ты меня слышишь? — спросил он.

— Ага.

Он спросил много тише:

— И теперь слышишь?

— И теперь слышу.

— Тогда усвой. Мне нужно, чтобы ты понял каждое слово, которое здесь будет произнесено, пока я тебя не выпущу. Если начнешь шуметь, застрелю. Понятно?

— А, твоя власть, парень, — сказал я. Голова просто раскалывалась.

Прошло много времени — может, две или три минуты. Было слышно, что он кого-то зовет вдали, но я не мог разобрать слов. Думаю, он стоял на лестничной площадке. Вернулся и закрыл дверь. Он насвистывал сквозь зубы — "Дабу-дабай". Потом в дверь легонько постучали.

— Входи!

Это была Фоун.

Она пропела:

— Вот я пришла — красавчик, как дела?

— Садись, цыпленок.

Кресло было плетеное. Я отчетливо услышал скрип.

Латч Кроуфорд всегда говорил по делу. Вот почему он успевал так много наработать. Он сказал:

— Фоун, я насчет вчерашнего вечера, при луне. Что ты чувствуешь сегодня?

— То же самое, — напряженно ответила она. Тишина. У Латча была манера закусывать нижнюю губу, когда он что-то обдумывал. Сейчас он, наверно, это и делал. Наконец проговорил: