Я раскрыл глаза.
Я позвал ее. Ответа не было.
– Корина?
Я сел в кровати. В бедре стучало и драло. Я с большим трудом спустил ногу с кровати и включил свет. Я вздрогнул. Бедро раздулось до жутких размеров, казалось, что рана продолжает кровоточить, но кровь собирается под кожей и повязкой.
В лунном свете я увидел сумочку Корины, стоявшую на полу посреди комнаты, а вот ее пальто на стуле не было. Я встал на ноги и поковылял к кухонному столу, открыл ящик, поднял поднос с приборами.
Листочки по-прежнему лежали на месте, в своем конверте, нетронутые.
Я взял конверт и пошел к окну. Градусник с наружной стороны стекла показывал, что температура продолжает падать.
Я посмотрел вниз.
Я увидел ее. Она просто вышла пройтись.
Она стояла в телефонной будке спиной к улице и прижимала к уху телефонную трубку.
Я помахал, хотя знал, что она меня не увидит.
Черт, как же болит это бедро!
Потом она повесила трубку. Я на шаг отошел от окна, чтобы не попасть на свет. Она вышла из телефонной будки, и я заметил, как она бросила взгляд наверх, в мою сторону. Я стоял не шевелясь, как и она. Пролетали редкие снежинки. Корина зашагала, ставя ноги одну за другой, как канатоходец. Она перешла улицу, направляясь к моему дому. Я посмотрел на ее следы на снегу – кошачьи следы. Задние лапки ступают в след передних. В косом свете уличных фонарей краешки ее следов отбрасывали слабые тени. Как же мало нужно. Как мало…
Когда она тихо вошла в квартиру, я уже лежал в кровати с закрытыми глазами.
Корина сняла пальто. Я надеялся, что она снимет все остальное и скользнет ко мне в постель. Обнимет меня. Больше ничего. Мелочь – тоже деньги. Потому что теперь я знал, что она не поднимет меня и не понесет по канализации. Она не спасет меня. И мы не полетим в Париж.
Вместо того чтобы лечь в постель, она уселась на стул, не зажигая света.
Она бодрствовала. Ждала.
– Скоро он придет? – спросил я.
И увидел, как она вздрогнула:
– Ты не спишь.
Я повторил свой вопрос.
– О ком ты говоришь, Улав?
– О Рыбаке.
– У тебя температура. Постарайся заснуть.
– Ты ведь ему звонила из телефона-автомата.
– Улав…
– Я просто хочу знать, сколько у меня времени.
Она сидела, склонив голову, и лицо ее находилось в тени. Когда она заговорила, то голос у нее изменился и зазвучал по-новому. Она говорила жестко, но тем не менее даже моему слуху эти звуки показались чище.
– Минут двадцать, наверное.
– Ладно.
– Как ты узнал…
– Аммиак. Скат.
– Что?
– Запах аммиака. Он остается на коже, если потрогать ската, особенно до того, как его разделают. Где-то писали, что это происходит оттого, что мочевая кислота собирается в мясе ската, совсем как в мясе акулы. Но я не так уж много знаю.
Корина посмотрела на меня с отсутствующей улыбкой:
– Понимаю.
Снова наступила пауза.
– Улав?
– Да.
– Тут ничего…
– Личного?
– Точно.
Я почувствовал, как рвутся стежки на шве. Появился запах воспаления и гноя. Я положил руку на бедро: бинт был совершенно мокрым, но давление не ослабевало, что-то рвалось наружу из моего тела.
– Что же тогда? – спросил я.
Она вздохнула:
– Это имеет значение?
– Я люблю истории, – сказал я. – И у меня есть двадцать минут.