Я не ответил, не сообщил ему, что работаю и учусь одновременно, чтобы скопить денег и переехать в общежитие, как только на следующий год поступлю в университет или уйду в армию.

Он сказал, хорошо, что я работаю, потому что теперь я обязан ему отстегнуть.

Я спросил, с какой стати.

Он с недоверием посмотрел на меня. И я понял, что он раздумывает, не врезать ли мне. Измеряет меня взглядом. Мальчишка действительно подрос.

Потом он хохотнул и сказал, что, если я не выложу свои жалкие тысчонки, он до смерти изобьет маму и выставит все как несчастный случай, ему не впервой. Как мне такой вариант?

Я не ответил.

Он сказал, что у меня есть шестьдесят секунд.

Я заявил, что все мои деньги хранятся в банке и ему придется подождать, пока банк не откроется на следующее утро.

Отец склонил голову набок, как будто так лучше видел, вру я или нет.

Я сказал, что никуда не сбегу, что он может поспать на моей кровати, а я переночую у мамы.

– Значит, ты и там занял мое место? – ухмыльнулся он. – Разве ты не знаешь, что это незаконно? Или об этом в твоих книжках ничего не написано?

Вечером мама с отцом распили остатки ее алкоголя и отправились в ее комнату. Я лег на диван и заткнул уши туалетной бумагой. Но это не помогло, и я слышал ее мычание. Потом хлопнула дверь, и я услышал, как он вошел в мою комнату.

Я подождал, пока не пробило два часа, и только тогда поднялся, пошел в туалет и взял туалетный ершик. Потом я спустился в общий подвал и открыл наш чулан. Когда мне было тринадцать, я получил на Рождество лыжи. Мама подарила. Бог знает, от чего ей пришлось отказаться, чтобы заплатить за эти лыжи. Но теперь они стали слишком короткими, я вырос из них. Я снял с палки круглое колесико, вернулся наверх и прокрался в свою комнату. Отец лежал на спине и храпел. Я встал на раму узкой кровати, одной ногой на одну сторону, другой – на другую, и приставил острие лыжной палки к его животу. Я решил не испытывать судьбу и не приставлять палку к его груди: она могла застрять в ребрах. Просунув одну руку в петлю, другую я положил на верхушку ручки и убедился, что палка располагается под прямым углом, что она не пойдет косо и бамбук не сломается. Я ждал. Не знаю почему, но не потому, что я испытывал страх. В тот момент – нет. Его дыхание стало беспокойным, скоро он повернется. И я подпрыгнул вверх, поджав под себя ноги, как прыгун с шестом, а потом со всей силы опустился вниз. Кожа оказала слабое сопротивление, но, как только она распоролась, палка проскользнула сквозь него. Бамбуковая палка затянула куски футболки в его живот, а ее острие глубоко впилось в матрас.

Отец лежал и смотрел на меня почерневшими от шока глазами. Я быстро уселся верхом ему на грудь, прижав коленями его руки к кровати. Он разинул рот, чтобы заорать. Я прицелился и воткнул ему в пасть туалетный ершик. Он забулькал и затрепыхался, но сдвинуться не смог. Я ведь, черт возьми, подрос.

Я сидел и чувствовал, как мне в позвоночник упирается бамбуковая палка, а подо мной извивается тело. Я думал, что еду верхом на своем отце. Теперь мой отец – мой жеребец.