Странно, что только сегодня ночью в первый раз за все эти годы я вспомнил, как хорошо было в тот вечер и как мне сильно нравился Джо.

Когда мы возвращались с прогулки, на улицах было тихо и спокойно.

Мы тоже были спокойны, а дома почувствовали себя еще спокойнее. Уже в полусне разделись и легли спать. Я сразу же заснул, но, видимо, довольно скоро проснулся от яркого света. Пробудившись, я увидел, как Джо с яростной сосредоточенностью что-то ищет на подушке.

– Ты чего?

– По-моему, меня укусил клоп.

– Неженка несчастная! А у вас что, есть клопы?

– По-моему, он меня укусил.

– А раньше тебя кусали?

– Нет.

– Ну так спи, тебе приснилось.

Он посмотрел на меня: рот был полуоткрыт, темные глаза расширились. Казалось, что до него вдруг дошло, что перед ним крупный знаток по части клопов. Я рассмеялся и принялся трясти его за голову – одному богу известно, сколько раз я так трепал его во время наших игр или когда он начинал нудить. На сей раз, стоило мне прикоснуться к Джо, как в нас обоих что-то сработало, что-то такое, от чего это обычное прикосновение сделалось до странности новым, непохожим на все прежние. Джо против обыкновения совсем не сопротивлялся, а неподвижно лежал, прижатый моей грудью. И тут я вдруг почувствовал, как бешено бьется мое сердце и что Джо, лежа подо мной, дрожит всем телом, а свет в спальне нестерпимо режет глаза. Я сполз с него, неловко отшучиваясь, Джо тоже бормотал что-то бессвязное. Прислушиваясь к его словам, я откинулся на подушку. Джо поднял голову, я тоже приподнялся, и мы как бы невзначай поцеловались. Так первый раз в моей жизни я телом ощутил тело другого человека, услышал его запах. Наши руки сплелись в объятье. Мне вдруг показалось, что у меня в руках бьется редкая, обессилевшая, почти обреченная на гибель птица, которую непостижимым образом мне довелось поймать. Я был здорово напуган и прекрасно понимал, что Джо напуган ничуть не меньше. Мы оба закрыли глаза. Все это я вижу сегодня так ясно, что с болью в сердце осознаю – я никогда, ни на одну минуту не забывал этого. Я и теперь слышу, как во мне звучит отголосок того желания, которое тогда так властно подчинило себе все мои чувства, я снова ощущаю ту неодолимую, как жажда, силу, завладевшую моим телом, и ту горькую и мучительную нежность, от которой, казалось, разорвется сердце. Эта непостижимая, мучительная жажда нежности была утолена в ту ночь – мы доставили друг другу много радости. В те минуты я думал, что всей жизни моей не хватит на то, чтобы исчерпать себя до конца в обладании Джо.

Но эта жизнь была недолгой: она длилась всего одну ночь. Я проснулся, когда Джо еще спал, лежа на боку, по-детски поджав под себя ноги. Он был похож на ребенка: рот полураскрыт, на щеках румянец, завитки волос темными прядями закрывали круглый мокрый лоб, длинные ресницы чуть подрагивали под лучами летнего солнца. Мы оба лежали голыми – простыня, которой мы накрывались, скомканная, лежала у нас в ногах. У Джо было смуглое, чуть тронутое испариной тело – такого красивого парня я больше никогда не встречал. Мне хотелось дотронуться до него, разбудить, но что-то удерживало меня. Я вдруг испугался. Может, потому, что он лежал передо мной, как невинный младенец, с обезоруживающим доверием прильнувший ко мне, а может, потому, что он был младше меня; собственное тело вдруг показалось мне грубо скроенным, сокрушающе-тяжелым, а все возрастающее животное желание обладать Джо страшило своей чудовищностью. Но испугался я, главным образом, одной навязчивой мысли: Джо такой же парень, как и я. И вдруг я словно впервые увидел, как сильны его бедра, плечи и руки, некрепко сжатые кулаки. И эта сила, и одновременно необъяснимая притягательность его тела неожиданно внушили мне еще больший страх. Вместо постели я вдруг увидел зияющий вход в пещеру, где мне суждено претерпеть бесчисленные муки, быть может, сойти с ума или навсегда утратить свою мужественность. И все-таки мне до смерти хотелось разгадать тайну этого тела, и снова ощутить его силу, и насладиться им. Моя спина покрылась холодным потом. Мне стало стыдно, стыдно даже самой постели – свидетельницы моей порочности. И тут я стал думать о том, что сказала бы его мать, увидев эти скомканные простыни. Потом вспомнил о своем отце, у которого во всем свете был только я один – мать умерла, когда я был еще маленький. В моем мозгу разверзлась черная дыра, до краев наполненная пересудами, бранными и грязными словами, оскорбительными перешептываниями, обрывками, услышанных краем уха, полузабытых и наполовину понятых россказней. Я чуть было не заплакал от стыда и ужаса, не по нимая, как такое могло случиться со мной, как такое вообще могло прийти мне в голову. И тогда я принял решение. Мне сразу стало легче, я спрыгнул с кровати, встал под душ, оделся и приготовил завтрак.