Приказ был циничен и не сулил ничего хорошего испанским правителям, но как бы удивился автор этого приказа, узнай он, что подарил еще сорок три года жизни Мануэлю Годою! Фавориту тогда был сорок один год. Он прожил тридцать лет после того, как Наполеон умер на острове Святой Елены, треть века после смерти Карла и Марии Луизы и на десять лет больше, чем юный Фердинанд. Ему выпало жить в мире, который забыл его, странным пережитком века свечей и менуэтов. Когда Годой умер, улицы уже освещались газом и повсюду пыхтели локомотивы с высокими дымовыми трубами; ему было восемьдесят четыре, и шел четырнадцатый год правления королевы Виктории, год Всемирной выставки — 1851-й.
Однако мысли о столь отдаленном будущем никого не волновали 30 апреля 1808 года, когда несколько старинных испанских карет, покрытых пылью, вкатились в Байонну, а французские войска взяли «на караул» и пушки крепости прогремели королевским салютом. Наружу выступил Карл IV, седовласый, ревматичный, величавый и самоуверенный даже в поражении, затем Мария Луиза, выглядевшая встревоженной; тут они оба увидели среди сановников, собравшихся их приветствовать, «несравненного Мануэля» и бросились в его объятия. Есть Бог на небесах — они трое снова вместе!
Последним актом трагедии стала передача короны Испании и обеих Индий Фердинандом своему старому отцу, который учтивым жестом вручил ее Наполеону, — тот быстро забрал корону, ибо уже предназначил ее своему брату Жозефу.
Обговорили пенсион, который так никогда и не был выплачен полностью, определили резиденции — и старинные золоченые кареты вместе с длинной колонной экипажей и повозок двинулись на север, увозя Карла, Марию Луизу и Годоя в пожизненное изгнание. Увезли всех, кроме мрачного и возмущенного Фердинанда, которого восемь лет спустя его храбрая и преданная страна призовет править под именем Фердинанда VII. Но прежде чем кареты отъехали и упал занавес, мрачный фарс мгновенно превратился в эпос. В Байонну прискакал гонец, покрытый пылью, с вестью, что народ в Мадриде восстал и сражается с войсками Мюрата. Это было Dos de Mayo. Простые люди Мадрида вдруг поняли, что их правителей обманули. Вырвавшись на Пуэрта-дель-Соль и прилегающие улицы, вооруженные железными костылями, ножами, кочергами, клеймами для быков и всем, что смогли найти, они убивали каждого француза, который попадался им на глаза. Мюрат вызвал кавалерию, среди конников были мамелюки, чьи кривые ятаганы и тюрбаны несомненно пробудили древнюю память о маврах и еще больше взъярили толпу. Гойя тоже присутствовал — и оставил свое свидетельство о тех событиях в Прадо. Это оказался тот самый случай, когда задета испанская гордость и вскипает испанская ярость, и никто — меньше всех Наполеон — не понимал, насколько это опасно. Первые выстрелы войны на Пиренейском полуострове прогремели в Мадриде; они росли и ширились и превратились в великую канонаду, которая закончилась только на поле Ватерлоо.
«Земная троица» продолжала жить вместе, как настоящие и преданные друзья — до самой старости. Маленькие зарисовки о них в изгнании часто всплывают в мемуарах и дневниках того времени. Мы видим троих неразлучных стариков под небесами Франции или Италии. Мы узнаем, что престарелый король разнообразил ссылку коллекционированием и починкой часов, а также игрой на скрипке. Барон де Боссе рассказывает, как однажды вечером Карл пытался сыграть квинтет Боккерини с четырьмя итальянцами и закончил исполнение гораздо раньше. Король вошел, утирая лоб красным платком, в комнату, где королева и Годой слушали состязание. «Вы видите, вы слышите? — воскликнул он. — Они не могут угнаться за мной. О, если бы мой виолончелист Дюпон был здесь! Он-то привык играть со мной. Но римляне не справляются: для них это слишком». Для него музыка была проявлением сословного превосходства; однажды, уйдя на несколько тактов вперед, он заявил: «Короли никогда не ждут».