Папа съехал с обочины и медленно стал выбираться из тупика. Проезжая мимо меня, он притормозил и махнул мне рукой, а потом закрыл окно. Чувство вины исказило черты его лица, так что я его едва узнал.

Я замотал головой и пнул пассажирскую дверь.

Он ехал дальше. Я ударил по капоту машины. Нет!

Папа не остановился.

Секунду я стоял там, чувствуя, как кровь стучит в ушах, а лицо горит, и глядел вслед автомобилю. Потом я побежал. Я бежал за ним изо всех сил. Я кричал ему во всю мощь легких, и по моим горящим щекам текли обжигающие слезы.

Видел ли он меня в зеркале заднего вида? Наверняка видел; семилетний мальчишка кричал своему папе, чтобы тот не уезжал, и бежал со всех ног. Недостаточно быстро.

Папа прибавил скорость, свернул за угол и был таков.

Земля ушла у меня из-под ног. Я упал на асфальт, ободрав колени и ладони, дыхание вырывалось у меня из груди со свистом, я задыхался от рыданий.

Позже мы узнали, что папа бросил работу несколько недель назад и три месяца не вносил арендную плату за дом. Он откладывал деньги для побега.

Думал ли он, что мы станем делать, имея на руках одну только зарплату Ма, которую она получала за стрижку волос? Переживал ли он из-за того, что мы потеряем свой домик в Уоборне? Вспоминал ли он о нас в последующие месяцы? Предполагал ли он, что мы с сестрами будем винить себя? А мы себя винили. Если бы мы были хорошими детьми, папа остался бы с нами.

Или взял бы нас с собой.

Вместо этого он забрал свои вещи и все свои принадлежности из ванной комнаты. Папа опорожнил свой шкаф с одеждой и ящики комода, увез все… кроме одного носка, черного с золотой полоской на мыске.

Я смотрел на этот одинокий носок, оставшийся в ящике комода, и представлял, как второй носок лежит в папином чемодане, путешествует вместе с ним туда, куда папа отправился. Он не потрудился взять оба носка.

Один носок не стоит того, чтобы за ним вернуться, – как и мы.

Он бросил своих детей, как тот носок, завалившийся в угол ящика комода; это было в миллион раз хуже, чем если бы ящик остался совершенно пустым.

Банк забрал наш дом. Ма начала пить много пива и была вынуждена просить денег у дяди Фила, чтобы мы смогли переехать в квартирку в южном районе Бостона.

Я сжег тот носок.

Мне было всего семь лет, но злость во мне была гораздо больше. Горячее. Как лихорадка, которая никогда не пройдет. Мне нужно было увидеть, как носок сгорает дотла. И тогда, если бы папа вернулся, я смог бы ему сказать: «Носка нет, я его сжег. Для тебя здесь ничего нет».

Папа сказал бы, что ему жаль, а я бы сказал, что уже слишком поздно, а потом выгнал бы его. Я был бы за главного, и когда папа уехал бы на своей машине, я ни за что не побежал бы следом.

Но это случилось пять лет назад, а он так и не приехал.