— Надо подумать, что мы сможем подарить им в ответ, — сказал Хадко.
Гнев Мэбэта подходил к своему пределу. Он хотел напомнить о том, что подарок для Вайнотов уже есть — скальп их разведчика. Разве Хадко забыл о нем? Разве он забыл, что станет бродягой, живущим не своим очагом?
Но произнести эти слова Мэбэт не успел — он почувствовал легкий укол в левую икру. Обернувшись — увидел: за откинутым пологом чума с луком в руках стоял его внук и заливался смехом. Стрела с легким костяным наконечником пролетела несколько шагов и попала в ногу любимца божьего.
И вся громада гнева — рухнула и исчезла. Осталась пустота. Мэбэт ничего не сказал сыну.
Гибель Хадко
Хадко шел двадцатый год.
На двадцать первом году Хадко погиб.
То ли от зависть к славе отца, то ли память о бегстве от разбуженного зверя заставили сына любимца божьего ещё раз попытать счастье — в одиночку добыть медведя, принести его на медвежий праздник, и стать героем среди людей.
Он нашел берлогу, поднял зверя, но то единственное движение, от которого зависело все, оказалось неверным. Хадко не выдержал нужного расстояния, и поэтому пальма не поразила медведя, она только слегка продырявила его шкуру. Медведь встал на задние лапы, обнял Человека Пурги и разорвал ему спину. Зверь не притронулся к мертвому телу врага, покинул свое жилище и исчез в тайге.
Страшную весть в становище принес Войпель. Пес вернулся один, окровавленный — медведь едва не сломал ему хребет — и всю ночь хрипло выл в пустоту. Женщины плакали и надеялись на чудо. Только Мэбэт был свободен от сомнений и надежд. Он понял, что случилось с его сыном и лишь подробности, ничего теперь не стоившие, были ему неизвестны. Хотя одну подробность все же узнал. В липких кровавых пятнах на шкуре пса он нашел клоки медвежьей шерсти с большим числом тускло-белых волос: «Седой медведь, старый» — сказал про себя Мэбэт.
Поутру Войпель повел старого хозяина к берлоге и там любимец божий узнал, как все было.
Ни сам медведь, ни звери, ни птицы не тронули тела Хадко — оно лежало, чуть припорошенное слабым утренним снегом. Когти разодрали малицу, как легкую ткань, из спины зияли оголенные, побелевшие ребра. Хадко лежал лицом вниз, вытянув одну ногу и подогнув под себя другую. Когда Мэбэт перевернул тело сына, то увидел: мертвые руки сжимали древко пальмы, правая уперлась в широкое лезвие. Мэбэт догадался — когда медведь навалился, древко предательски скользнуло в руках, и сын не удержал оружия.
По полю поединка виднелись клоки седой шерсти. Пришли они без оленя, одни, с малыми нартами. Мэбэт положил сына на упряжку, прикрыл шкурой и встал на обратный путь. Громко дыша, Войпель грузно бежал за нартами.
Обычай велел хоронить покойника на третий день, при этом следовало держать у его носа песцовый пух — вдруг оживет человек и пух зашевелится. Но Хадко похоронили на следующее утро: глупо было надеяться, что жизнь может вернуться в это разорванное тело.
Мать не могла оплакивать сына — она сделалась немой и безголосой. Молчал Мэбэт. Светлоглазый теребил мертвого отца за нос и смеялся. Хадне увела его в другой чум и сама больше не показывалась — не вышла даже на похороны, когда Мэбэт ремнями поднимал выдолбленную колоду с телом Хадко к вершине огромной лиственницы, что росла неподалеку от становища. В той же лиственнице было дупло, в котором покоились кости незаметной дочери Хадне.