7. Структурализм. Хотя критика форм и критика редакций имеют литературные компоненты, последние обрели особую значимость в других подходах. Структурализм (или семиотика) занимается новозаветными текстами в их окончательной форме[47]. Хотя интерпретаторы давно находили в общей структуре ключ к авторской интенции, и хотя излагать во «Введениях в НЗ» композицию каждой новозаветной книги стало почти признаком хорошего тона, все же «структура» в структурализме — гораздо больше, чем общая композиция. Особенно в работах французских литературоведов семиотика выросла в сложнейший метод, сродни математике. Выявляемая структура не есть очевидная глазу композиция, ибо глубинные структуры не лежат на поверхности, но помогают генерировать текст (причем автор сам может этого не осознавать). Выявлять такие структуры необходимо, чтобы воспринимать текст как когерентное целое. Часто структуралисты предлагают разработки настолько сложные, что неструктуралисты задаются вопросом: действительно ли есть толк от всех этих ухищрений и действительно ли семиотический анализ дает результаты, недоступные обычной экзегезе[48]. Предлагаю читателям самим в этом разобраться, ибо привести здесь хоть один пример нелегко. В большинстве случаев структурализм не входит в задачи нашей книги[49].

8. Нарративная критика. Гораздо очевиднее продуктивность подхода, который, будучи применен к Евангелиям, концентрируется на них как на рассказах[50]. На первый взгляд, терминология, применяемая в такой экзегезе, может показаться слишком сложной. В частности, нарративная критика проводит различие между реальным автором (человеком, который написал произведение) и имплицитным автором (выводимым из повествования), между реальной аудиторией (люди I века, которые читали/ слушали написанное или даже современные читатели) и имплицитной аудиторией (предполагаемой автором при письме). Однако эти различия небессмысленны, а анализ хода повествования проливает свет на многие экзегетические проблемы.

Например, нарративную критику хорошо применять к длинным повествовательным отрывкам вроде рассказов о рождении и смерти Иисуса. Часто при фокусировке на отдельных деталях возникают проблемы, которые снимаются, если иметь в виду особенности повествования в целом, — повествования, в котором, скажем, некоторые вещи опускаются как самоочевидные. Является ли проблемой, к примеру, что Марков Пилат знает достаточно, чтобы спросить Иисуса: «Ты ли Царь Иудейский?» (хотя эксплицитно его не информируют на сей счет). Означает ли это, что Пилат участвовал в аресте с самого начала? Более вероятное объяснение: читатель должен принять как самоочевидное, что власти объяснили Пилату ситуацию, когда привели Иисуса к нему (хотя лаконичный, движущийся в быстром темпе рассказ Мк этого не упоминает). Другая проблема: по логике вещей, невозможно, что в Мф 27:2 первосвященники отводят Иисуса к Пилату, а в Мф 27:3–5 они все еще находятся в Храме (когда Иуда возвращает тридцать серебренников). Однако не состоит ли пафос этого рассказа именно в том, чтобы подчеркнуть одновременность? Когда евангельские отрывки читаются вслух, не делают ли слушатели тех допущений, которые замышлял автор, — или, по крайней мере, не делали ли они их до того, как ученые заметили проблему? Нарративная критика противостоит крайностям исторического исследования и помогает понять основной интерес автора.