— Значит знает, только не велено говорить.

Через несколько дней вызвал Гервасия узнать, кто не был послушным, нарушил монастырский устав.

— Всех провинившихся нужно будет переводить в иные обители, отец игумен, обитель наша в скором времени будет штатною и слишком много иноков не должно быть, — только достойнейшие…

Неугодных, недовольных, сварливых, кто сгоряча осуждал Гервасия или Поликарпа — в соседние монастыри перевели втихомолку, особенно послушников. С котомкою, с узлом уходили, озираясь на пустынь зло — с насиженных мест, из келий молча на станцию шли, оставшиеся боялись встречаться друг с другом, чтобы не проговориться случайно, не сболтнуть лишнего и друг на друга смотрели волками.

В конце лета начали белить колокольню, расписывать трапезную, красить церковные крыши, и братия, работая на лесах, шепталась:

— Теперь скоро, значит, — велел готовиться…

— Хоть бы сподобил господь, — пора уж.

Поликарп осматривал монастырь с Гервасием, игумен боялся спросить о мощах, но видел, внешний вид обители в благолепный вид приводится — недолго ждать. Около старого собора остановился Поликарп и расспросил игумена, когда строен, когда ремонт делали, и, вглядываясь в угол, под которым в подвальном приделе покоился Симеон, с неожиданною тревогою сказал Гервасию, что ему кажется — этот угол у фундамента покосился.

— Не дай бог несчастья, — обвалиться может, тогда… Надо поправить, теперь же.

Николка тоже начал вглядываться в ребро угла и ему тоже показалось, что оно покосилось, — сколько лет прожил в пустыни — не замечал, а в эту минуту смотрел испуганно, хотел отойти, чтоб не рухнуло на него.

— Как же это я не видел?! Под этим углом ведь старец Симеон положен…

— Мне кажется, что стена дала внутри трещину, это опасней всего. Раньше у вас не служили в этом приделе…

— Недавно начали, третий год всего… Ах, беда-то, беда!

— Стены от тепла отошли и дали трещины.

Разбирали угол нанятые каменщики и монахи с послушниками. Временно панихиды и службы у могилы старца прекращены были. Когда разобрали снаружи, появился Поликарп и стал следить за работою.

Тяжелые, большие кирпичи старинной кладки бережно выносили из глубины и складывали рядами, врывались все глубже и, по приказанию Поликарпа, начали идти внутрь. Монахи знали, что в этом месте старец лежит и лопаты осторожно и настойчиво вдавливались уже в песчаный грунт, белые комья выбрасывались облегченно, и на солнце они рассыпались песком. Каждому хотелось найти гроб старца, никто об этом не говорил другому, но у каждого это жило внутри. Поликарп внимательно вглядывался в песок, следя за каждой лопатой. Гервасий стоял рядом и тоже ждал, обращался с опасениями к Поликарпу, тот молчал и вглядывался. И неожиданно, в один и тот же момент ударил к трапезе колокол и чья-то лопата обсыпала край дубового гроба, звякнув слегка железом. Монах испуганно отступил и молча в каком-то ужасе взглянул на Поликарпа — не хватило сил крикнуть, зашелся дух. Поликарп понял без слов, быстро спустился вниз и крикнул:

— Стойте, — гроб старца!

Работы были прекращены, за трапезой были все до последнего и шепотом неслось от одного к другому: