В этот момент ссора приняла любопытный оборот, который остался бы непонятным, если не знать натуру таких людей, как Джон Рэггли. Краснолицый старый фанатик встал и шумно расхохотался, словно услышал самую удачную шутку в своей жизни. Вся его резкость и желчная ожесточенность куда-то испарились, и он с благосклонным вниманием разглядывал другого фанатика, который только что пытался убить его.

— Лопни мои глаза, — произнес он. — Вы первый мужчина, которого я встретил за двадцать лет!

— Вы предъявите обвинение этому человеку, сэр? — с сомнением в голосе поинтересовался инспектор.

— Конечно, нет, — ответил Рэггли. — Я бы поставил ему стаканчик, если бы он мог выпить со мной. Я не собирался оскорблять его религию, и мне бы хотелось, чтобы у вас, паразитов, хватило смелости убить человека — не за вашу религию, потому что у вас ее нет, но хотя бы за оскорбление в адрес вашего пива.

— Теперь, когда он назвал нас паразитами, мир и спокойствие можно считать восстановленными, — шепнул отец Браун, обратившись к Гринвуду. — Но лучше бы этот лектор-абстинент воткнул нож в своего приятеля, который на самом деле был зачинщиком ссоры.

Пока он говорил, случайные группы, собравшиеся в зале, уже начали распадаться. Управляющий очистил комнату, предназначенную для коммивояжеров, и они перебрались туда в сопровождении мальчишки-разносчика, который нес поднос с заново наполненными бокалами. Отец Браун немного постоял, глядя на бокалы, оставшиеся на стойке. Он сразу же узнал злосчастный стакан из-под молока и другой, пахнувший виски, а потом обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть прощание двух диковинных персонажей, фанатиков Востока и Запада. Рэггли по-прежнему держался с преувеличенной вежливостью. В мусульманине сохранялось нечто темное и зловещее, возможно присущее ему от природы, но он откланялся с исполненными достоинства примирительными жестами, и все говорило о том, что беда миновала.

Но — во всяком случае, для отца Брауна — в воспоминании и толковании этих последних учтивых жестов между недавними противниками осталось нечто важное и недосказанное. Ведь ранним утром на следующий день, когда он вышел на службу в местном приходе, то увидел длинное помещение салуна с причудливыми азиатскими украшениями, залитое мертвенным бледным светом разгорающегося дня, в котором отчетливо проступала каждая мелочь, и одной из таких подробностей было мертвое тело Джона Рэггли, скрюченное в углу комнаты, в сердце которого торчал кривой кинжал с тяжелой рукояткой.

Отец Браун очень тихо поднялся наверх и позвал инспектора. Они вдвоем встали над трупом в доме, где никто еще не проснулся.

— Нам не следует делать очевидных предположений или избегать их, — сказал Гринвуд, наконец нарушив молчание. — Но стоит вспомнить то, о чем я вам говорил вчера вечером. Кстати, довольно странно, что эти слова прозвучали именно вчера вечером.

— Понимаю, — кивнул священник, глядевший перед собой немигающим совиным взглядом.

— Я сказал, что убийства, которые невозможно предотвратить, совершают люди с фанатичными убеждениями. Вероятно, этот смуглый тип думает, что если его повесят, то он отправится прямо в рай за то, что он защитил честь Пророка.