Мы вошли в жарко натопленный дом. Марья Никитична Кораблева встретила нас с достоинством, без суеты. Лицо её было спокойно. Только красные, заплаканные глаза выдавали её состояние. Взгляд у неё был отсутствующий, как у человека, который сосредоточенно думает о чём-то своём.
Астахов неторопливо и основательно устраивался за обеденным столом. Развел в пузырьке таблетку чернил, разложил бумаги. Работа предстояла долгая. Нужно было опросить многих людей и записать их показания.
Жителей поселка по одному вызывали в комнату. Женщины и подростки волновались, садясь на стул против майора. Но он как-то умел быстро успокаивать их. Задаст два-три простых вопроса, о погоде, об улове, пошутит. И глядишь, человек чувствует себя смелей.
Между прочим, я впервые услышал, как Астахов шутит. И улыбается. Улыбается искренне и добродушно. Вообще майор сделался совсем непохожим на того человека, каким он представлялся мне до сих пор. Сидит себе за столом румяный веселый толстяк. Ворот кителя расстегнут. Шея короткая, такое впечатление, будто большая круглая голова растет прямо из туловища. И весь вид у него какой-то домашний, располагающий к откровенной беседе.
Я наблюдал за Астаховым и видел, что это не наигрыш, не профессиональный прием. Ему, вероятно, приятно было разговаривать с рыбаками об их бесхитростных делах, об их заботах. И люди чувствовали это. Майор был для них не грозным следователем, а хорошим человеком, с которым хочется поделиться переживаниями, рассказать о своих думах, заботах, нуждах. Иногда люди говорили о вещах, которые не имели никакого отношения к следствию. Майор слушал, не перебивая, давал советы.
Я даже подумал: если вдруг случится, что сам попаду когда-либо на допрос, то пусть следователь будет таким, как Астахов.
При всём том майор хоть и мягко, но настойчиво вёл в каждой беседе свою линию. Он получал ответы на все вопросы, интересовавшие нас. К сожалению, эти ответы почти не прибавляли нового к тому, что уже было известно. О старом Захарии все говорили только хорошее. Он давно жил в поселке, работал бригадиром в колхозе, пользовался общим уважением. Для бегства из поселка у него не имелось никаких причин. Здесь у Захария дом, жена. Старший сын — инженер, младший — моряк. Он гордился детьми. Убить его тоже никто не мог. Посторонние люди в поселке не появлялись. В море Захарии ушел один… Несчастный случай? Но что могло произойти в тихую погоду? Не перекинулся же карбас ни с того ни с сего? К тому же Захарии рыбак опытный…
Такие ответы, хотя и в разной форме, давали все свидетели. Я перестал слушать, полностью полагаясь на майора.
От нечего делать принялся осматривать комнату. Она выглядела очень просторной, потому что в ней было мало мебели. Стол, три стула, длинная лавка возле стены. В углу — старая этажерка с книгами. На бревенчатых стенах — несколько фотографий в деревянных рамках. Некрашеный пол вымыт чисто, доски казались желтыми. Только от стола к двери протянулась темная дорожка — натоптали свидетели.
Постучав, вошла Марья Никитична, спросила, скоро ли будем пить чай.