- Я не могу приказать себе думать так, а не иначе! - выкрикнула она. - А насколько ты повинен в смерти Элен - больше, меньше, - этого я не знаю. Это уж ты выясняй наедине со своей совестью.

Боль пронзила его электрическим током, еще секунда - и он вскочил бы на ноги, нерожденный звук рвался из гортани. Он сумел удержаться на волоске, и секунда прошла - одна, другая.

- Полегче, не надо так, - с неловкостью сказал Линкольн. - Я, например, никогда не считал, что тут есть твоя вина.

- Элен умерла оттого, что у нее было что-то с сердцем, - глухо сказал Чарли.

- Вот именно - что-то с сердцем, - сказала Марион, как бы вкладывая свой смысл в эти слова.

Но ее запал уже иссяк, и, отрезвленная, она увидела Чарли таким, каков он есть, увидела, что он, неведомо как, сделался хозяином положения. Взглянув на мужа, она поняла, что от него поддержки ждать нечего, и разом, словно речь шла о чем-то несущественном, перестала сопротивляться.

- Ах, да поступай как знаешь! - вскочив со стула, воскликнула она. - Твоя дочь, в конце концов. Я не тот человек, чтобы становиться тебе поперек дороги. Хотя, будь это моя девочка, я скорей бы, кажется, похо... - Она успела совладать с собой. - Решайте сами. Я не могу больше. Я совсем разбита. Пойду лягу.

Она быстрыми шагами вышла, и Линкольн сказал, на сразу:

- У нее сегодня тяжелый день. Ты знаешь, как она остро воспринимает... Голос у него звучал почти что виновато. - Уж если женщина что-нибудь вбила себе в голову...

- Это конечно.

- Все образуется. По-моему, она уже видит, что ты способен, м-м... позаботиться о ребенке, а раз так, зачем нам становиться поперек дороги тебе или Онории.

- Спасибо тебе, Линкольн.

- Пойти, пожалуй, посмотреть, как она там.

- Да, ухожу.

Его еще била дрожь, когда он вышел из дома, но достаточно было пройтись по улице Бонапарт пешком до quai[*Набережная (франц.)], как она унялась, и по пути на ту сторону Сены, нетронутой, обновленной в свете прибрежных фонарей, его настигло ликование. Однако после, в гостинице, сон не шел к нему. Образ Элен маячил перед ним неотступно. Как он любил ее, пока они вдвоем не принялись безрассудно топтать ногами свою любовь, не надругались над нею. В ту февральскую жуткую ночь, которая так врезалась в память Марион, между ними час за часом лениво тянулась перебранка. Во "Флориде" разразилась сцена, потом он пробовал увезти ее домой, потом где-то за столиком она поцеловалась с этим мальчишкой Уэббом, - а потом были слова, которые она наговорила ему, уже не помня себя. Домой он приехал один и со зла, плохо соображая, что делает, повернул ключ в двери. Откуда ему было знать, что через час она вернется без провожатых, и поднимется снежный буран, и она в легких туфельках побредет сквозь снег, точно в дурмане, не сообразив даже поискать такси? И какой все это был ужас после, когда она чудом не получила воспаление легких. Они, что называется, заключили мир, но все равно это было начало конца, и Марион, став очевидицей злодейства и поверив, что этот случай - один из многих в жизни мученицы-сестры, так и не простила ему.