Мы стоим на мосту, курим и смотрим на реку. И это так хорошо, что я ничего не хочу менять. Но на ветру ее сигарета приближается к концу так стремительно, что некуда больше тянуть.

– Если бы вдруг оказалось, что я могу исполнить любое желание, что бы вы выбрали? – наконец спрашиваю я.

Будет глупо, конечно, если зеленоглазая незнакомка захочет всего лишь порцию грога, о котором мы только что говорили. Но, положа руку на сердце, я пойму ее, как никто.

Но женщина только пожимает плечами:

– Даже не знаю, что вам ответить, чтобы не соврать. Столько всего разного хочется! Но, по большому счету, пусть все будет, как будет. Не мне это решать.

«Бинго! – ору я. – Вот ты и попалась! Нашего полку прибыло! Какое счастье, ура!» Не вслух, конечно, ору, а про себя, чтобы не пугать ее раньше времени. Но все равно так громко, что холодный северо-западный ветер внезапно сменяется южным, а растущие неподалеку деревья спросонок вздрагивают и вопросительно косятся на меня: «Чувак, неужели уже весна или ты просто так спятил?»

«Просто спятил, нет пока никакой весны, извините, что разбудил, постараюсь больше не шуметь», – поспешно отвечаю им я. Тоже, понятное дело, не вслух, потому что разговаривать с деревьями в присутствии незнакомки, которую собираешься пригласить на кружку-другую грога, несколько неосмотрительно. На ее месте я бы и сам решил, что с таким психом лучше не связываться. Ну, то есть не я сегодняшний, а бывший, глупый человеческий я, ничего не знавший ни об устройстве этого мира, ни о самом себе.

А уговорить эту женщину на кружку грога мне сейчас совершенно необходимо. Вообще-то рассказать, что теперь она вместо меня будет раз в год, в самую длинную ночь обходить Старый город, расспрашивая случайных прохожих об их сокровенных желаниях, которые после этого сбудутся сами собой, можно и прямо здесь, на мосту. Но у меня уже зуб на зуб не попадает, так что объяснения прозвучат крайне неубедительно. А в умиротворяющей обстановке Тониного кафе она поверит мне буквально с третьего раза. На худой конец, с пятого. Согревшись до полной утраты человеческой формы, я становлюсь чрезвычайно красноречив, все так говорят.

Майя была рыжая; класса до восьмого ее дразнили, а потом перестали, потому что повзрослели и разглядели наконец, какая она удивительная с этими своими рыжими кудрями, прозрачными голубыми глазами и точеным курносым лицом.

Маша всегда это понимала, с первого дня в подготовительном классе, где их с Майей посадили за одну парту, и Маша так восторженно страдала от соседства с ее сказочной красотой, так мучительно стеснялась, что ни разу не смогла ответить на простые вопросы учительницы и заработала репутацию тупицы, хотя на самом деле с пяти лет умела читать и складывать числа; вычитать, правда, научилась гораздо позже. Машу пугало это математическое действие, ей казалось, числу должно быть больно, когда из него вычитают. Справиться с вычитанием однажды помог отец – велел ей поднять тяжелую сетку с картошкой, потом забрал и сказал: «Я только что из тебя эту сетку вычел. Запомни: когда вычитают, становится легко». С тех пор Маша полюбила вычитание; всякий раз, решая заданные на дом примеры, представляла, какое облегчение испытывает число сорок два, избавляясь от например семнадцати. И внутренне ликовала: это я, я ему помогла!