На сей раз я опустился на лунный грунт без эскорта микропов, потому что и сам был в некотором роде множеством микроскопических циклопов (которых техники на своем жаргоне именуют еще миклопиками). За мной тянулся почти невидимый хвост, словно рассеянный туманный шлейф, видимый только тогда, когда он сгущался. С перемещением у меня тоже не было проблем. С присущей мне любознательностью я интересовался, что будет, если окажется, что на Луне тоже возникли подобные протеевы[50] автоматы, но никто мне не мог ответить, хотя на полигоне запускали друг на друга по два, а то и по три экземпляра одновременно, чтобы они перемешались между собой, как облака, плывущие в разные стороны. Однако в девяноста процентах они сохраняли свою идентичность. Что такое девяностопроцентная идентичность, тоже объяснить непросто – чтобы понять, это надо пережить. Во всяком случае, начало очередной разведки прошло как по маслу. Я даже не оглядывался по сторонам, так как видел одновременно все вокруг, правда, сбоку и сзади в сокращенном ракурсе, как пчела, которая тысячами омматидий своих глаз видит сразу все, но, поскольку никто из моих читателей скорее всего никогда не был пчелой, я понимаю: и это сравнение не передает моих ощущений.

То, как отдельные страны запрограммировали свои компьютерные арсеналы, было их секретом, но от японцев, славящихся тем, что сидят они тихохонько, а на самом деле страшно смышленны, я ожидал жестоких неожиданностей. Профессор Хакагава, член нашей группы на базе, тоже наверняка не знал, во что развились прародичи японского оружия, но лояльно предостерег меня, чтобы я был внимателен и не дал себя обмануть никакими видимостями. Не зная, как отличить видимость от реальности, я бежал по однообразной и плоской местности. Только у самого горизонта маячил невысокий вал огромного кратера. Вивич, Хакагава и все остальные были страшно довольны, потому что телевизионная картинка, передаваемая спутникам-троянцам, а с них – на Землю, была четкой, как открытка. Час спустя я заметил среди беспорядочно валявшихся в песке камней какие-то невысокие стебли, которые поворачивались в мою сторону. Они походили на увядшую картофельную ботву. Я спросил, можно ли ее потрогать, но никто не хотел брать решение на себя, а когда я начал настаивать, одни сочли, что обязательно должен, другие же – что лучше не надо. Тогда я наклонил свое туловище кентавра над кустиком покрупнее и попытался оторвать один гибкий стебель. Ничего не произошло. Я поднес его к глазам. Стебель начал извиваться как змейка и крепко охватил мое запястье, но вскоре я убедился, что, если его легонько поглаживать, точнее, щекотать пальцем, он ослабляет нажим. Довольно глупо было заговаривать с этой картофельной ботвой, у которой, ясное дело, не было ничего общего с картофелем.

Я не рассчитывал на ответ и не получил его. Тогда я бросил побеги, шевелящиеся как черви, и галопом припустил дальше. Местность напоминала какие-то неухоженные овощные поля и выглядела довольно идиллически, однако я в любой момент ожидал нападения и даже провоцировал на это псевдоовощи, топча их копытами (именно так выглядели мои ботинки). Вскоре я добрался до длинных грядок с другой мертвой растительностью. Перед каждой грядой стоял большой щит, на котором огромными буквами было написано: «STOP! HALT! СТОЙ!» и так далее, языках на двадцати, в том числе по-малайски и древнееврейски. Несмотря на это, я углубился в здешние огороды. Несколько дальше над самым грунтом кружились малюсенькие бледно-голубые мушки, которые при виде меня выстроились в буквы: DANGER! ОПАСНОСТЬ! GEFAHR! NIBEZPIECZENSTWO! DANGER! YOU ARE ENTERING JAPANES