— Ты слишком смело смотришь на меня, солдат, — произнесла Юлия подчеркнуто серьезно, делая тем не менее шаг навстречу. — Я могу приказать слугам схватить тебя, а потом попрошу отца, чтобы тебя казнили.

Пройдя еще несколько шагов, она оказалась рядом с легионером. Ошеломленный Федор, наконец, опустил глаза.

— Прошу простить меня, госпожа, но вы так прекрасны.

— Это грубая лесть, — произнесла Юлия и добавила, внезапно повеселев. — Но ты прощен. Сегодня у меня хорошее настроение, и я оставляю твою грубость без наказания. Что за известие ты мне привез?

— Я привез вашему отцу послание от военного трибуна Памплония, — Федор слегка поклонился и протянул девушке свиток.

Юлия взяла его и, даже не удостоив взглядом, бросила на стоявший в двух шагах небольшой круглый столик.

— Гельвеций! — крикнула она, и когда раб явился, приказала. — Отнеси этот свиток в таблинум отца и положи в ящик для важных посланий.

Когда же раб тихо исчез, чтобы исполнить распоряжение, Юлия шагнула к выходу.

— Не хочу сейчас ничего читать, — заявила дочь сенатора, — я хочу прогуляться по аллеям парка, и ты будешь меня сопровождать.

— Там уже темно, госпожа, — удивился Федор.

— На главных аллеях скоро зажгут факелы, — отмахнулась Юлия. — Или легионеры Памплония боятся темноты?

Опцион, молча проглотив оскорбление, вышел за дочерью сенатора. Юлия направилась по главной аллее в глубь парка размеренным шагом, никуда не торопясь, но, тем не менее, скоро вилла осталась позади. Никто из слуг не сопровождал их. Во всяком случае, оглянувшись назад, Федор никого не увидел.

— Где ты так долго пропадал, Чайкаа? — вдруг после затянувшегося молчания спросила Юлия таким тоном, словно он обещал ей вернуться еще неделю назад.

Федор не знал, что и ответить. Недавний сон не выходил из головы.

— Я воевал, госпожа, — выдавил из себя Федор. — В галльских землях.

— Ты убивал галлов? — Юлия на мгновение остановилась, повернувшись к нему.

— Да, — нехотя признался опцион.

— Но тебе это не пришлось по нраву, — дочь сенатора уловила смену настроения уставшего морпеха и неожиданно добавила. — Я вообще ненавижу войну. Почему римляне должны всех убивать и подчинять? Зачем лить столько крови. Неужели эти галлы так опасны?

— Да, опасны, госпожа, — ответил Федор первое, что пришло в голову. — Но они защищают свои дома. А я солдат и только выполняю приказы.

— Вот и мой отец такой же, — недовольно буркнула девушка. — У него в голове одна война. Он не может жить, не убивая кого-нибудь.

— Я могу, — заметил вполголоса Чайка.

Этот странный разговор затих ненадолго, чтобы вспыхнуть с новой силой. Они преодолели еще с десяток метров, разгоняя тишину парка шорохом своих шагов по выстланной каменными плитами аллее, где рабы еще не успели зажечь факелы в специальных подставках, а Юлия все не могла успокоиться.

— Если бы я могла заседать в сенате, то запретила бы войны, — вдруг заявила она, остановившись.

«С тебя станется, девочка, — подумал Федор, улыбнувшись, — Но вот войну ты вряд ли остановишь. Этого еще никто не смог. Люди — звери, им нравиться убивать».